Александр Первый: император, христианин, человек - Всеволод Глуховцев

Зато редкостным долгожителем оказался сын Марии Антоновны по имени Эммануил – он созерцал грешный мир едва ли не сто лет. Этого человека тоже иногда называют сыном Александра [86], во что, признаться, не очень верится. Правда считать ли его отцом самого князя Нарышкина, Дмитрия Львовича?.. Вопрос! Мария Антоновна была дама-загадка, историкам, биографам очень непросто выявить последствия её ветреного характера.

Что до Дмитрия Львовича, то как личность он являл собой немногое. Молодым человеком застал Екатерининский двор, стал его неотъемлемой частью – да, можно сказать, таковой и остался. Новый век не задел князя – видимо, очень уж комфортно ему жилось в старом. Собственно, никто его там особо и не беспокоил: меняющийся мир менялся без него. Князь этому миру был не очень нужен, да и сам в него не рвался.

Потомственный аристократ, Дмитрий Львович всю жизнь провёл в «свете» и ничем другим отродясь не занимался. Давал балы, сам посещал их, с важным, осанистым видом толковал о всякой чепухе, с таким же видом играл в карты – вот вся его «трудовая биография». Носил придворный чин обер-гофмейстера (очень высокий, II класс в Табели о рангах), но светские проказники язвили, что главный титул у него другой: «снисходительный муж» [44, т. 3, 97]… С возрастом обер-гофмейстер приобрёл не только множество рогов, но и нервный тик – бывало, в разговоре невроз вдруг дёргал его лицо так, что непривычный человек мог опешить. Правда, в петербургском высшем обществе непривычных почти не было: Дмитрий Львович казался там приложением от сотворения мира.

Государь к «снисходительному мужу» благоволил, как, впрочем, и ко всей семье Нарышкиных. Но особенно – к дочери Софье, с в о е й дочери. Относительно отцовства Софьи разногласий нет; болезненная, слабая, она росла замкнутой, мечтательной и ранимой. Со временем узнала о тайнах семейного алькова, тогда Дмитрия Львовича стала называть дядей… Это, конечно, несколько странно, и даже отдаёт каким-то неприятным ханжеством, но ведь и сама Софья Дмитриевна (всё-таки Дмитриевна!) была странная девушка – воистину дочь своего отца. Два странных, в чём-то чуждых этому миру человека, они стали очень близки друг другу – правда, позже, на закате дней своих.

Печальной была эта дружба, именно закатной: так бывает, когда за плечами долгая, трудная, так и оставшаяся непонятной жизнь…

Впрочем всё это будет потом. Тридцатилетнему императору жизнь не давала вздыхать, тужить, даже если этого ему иной раз и хотелось. Большая игра крепко взяла его в свои объятья, он уже не мог вырваться из них.

13

Тильзитский мир был для России труден.

Континентальная блокада разоряла не только Англию, но и самих блокирующих – в частности, многие отечественные помещичьи хозяйства: русско-английские коммерческие связи составляли вполне существенную часть внешней торговли империи. Макроэкономические показатели сразу же поползли вниз. Возник дефицит бюджета; ассигнации, введённые ещё Екатериной, и прежде постепенно обесценивались – а с 1807 года их курс стал падать стремительно.

В 1769–1843 годах в Российской империи фактически сосуществовали две валюты: металлическая и бумажная, при одинаковом номинале стоимость их была очень разной. Впрочем, до 1786 года всё шло относительно ровно, а вот затем ассигнации прекратили обменивать на серебро, и курс их пошёл вниз. Павел I пытался было восстановить свободный размен, но это у него не получилось.

Послетильзитская эпоха, а пуще того война с Наполеоном вызвали гиперинфляцию бумажного рубля – к 1817 году он падал в цене до 20 копеек серебром, то есть 1:5. И в 1818 году была, наконец, проведена решительная финансовая санация – из обращения были изъяты около 240 миллионов рублей ассигнациями, попросту физически уничтожены. Кроме того был введён свободный обмен бумажных денег на государственные облигации, приносящие не такой уж большой, но стабильный доход. Это сразу подняло курс банкнот и даже на какое-то время они сделались престижными [32, т.5, 319].

Занятно: по некоторым косвенным данным наблюдательный человек может довольно точно определить время действия Гоголевских «Мёртвых душ», в тексте «поэмы» прямо не указанное. Наполеон низложен окончательно, но ещё жив (умер в 1821-м), содержится в английском плену на острове Святой Елены; городские чиновники выдвигают потрясающую гипотезу: а не есть ли Чичиков сбежавший и переодетый Наполеон, потому что «…англичанин издавна завидует, что, дескать, Россия так велика и обширна, что даже несколько раз выходили и карикатуры, где русский изображён разговаривающим с англичанином. Англичанин стоит и сзади держит на верёвке собаку, и под собакой разумеется Наполеон: «Смотри, мол, говорит, если что не так, так я на тебя выпущу эту собаку!» [19, т.5, 205]. Сам же Чичиков, вразумляя «дубинноголовую» помещицу Коробочку насчёт преимущества продажи ревизских душ, соблазняет её наличными деньгами, причём именно бумажными: «Там вы получили за труд, за старание двенадцать рублей, а тут вы берёте на за что, даром, да и не двенадцать, а пятнадцать, да и не серебром, а всё синими ассигнациями»[19, т.5, 52].

(«Синие» – пятирублёвки, цвет нам ещё памятный по советским купюрам. Это не просто так: неграмотные люди не могли прочитать символы и надписи на купюрах, различали их лишь по цвету, который государство старалось сохранить неизменным: трёшки – зелёные, пятёрки – синие, десятки – красные, отсюда и «червонец»)…

Таким образом, несложное дедуктивное размышление позволяет утверждать, что странные приключения П. И. Чичикова имели место в 1818–1819 годах.

Правда, Гоголь не был бы Гоголем, если бы всё в его текстах было строго хронологизировано – напротив, он всегда отличался чрезвычайной вольностью по отношению ко времени, это прямо-таки его фирменная черта; например, действие «Тараса Бульбы», если вчитываться внимательно, можно проассоциировать и с XV, и с XVI, и с XVII веками… В «Мёртвых душах» подобной щедрости нет, но всё же другой эпизод заставляет подумать, будто бричка кучера Селифана колесила по Руси в 1821–1823 годах…

Итак, Тильзитский мир – что же, он стал тотальной неудачей? Нравственное посрамление, экономическое разорение… Император Александр оказался самым банальным образом бит на внешнеполитическом фронте?

Нет. Доля истины в упрёках есть, но всё же это не так.

Невыгодное экономически, невыгодное идеологически, перемирие с Наполеоном оказалось всё же выгодно политически. Правда, невозможно отрицать, что эта выгода случилась лишь после того, как проиграно было если не всё, то многое, и в этом многом вина императора очевидна – в конце концов, он глава государства, а потому отвечает за всё, что в нём происходит, и за промахи не только свои, но и подданных. Однако, на ошибках учатся! Не все правда, но Александра в этом никак не упрекнуть: уж кто-кто, а он учиться умел. И пятилетку перемирия он выиграл: Россия усилилась, а Наполеон ослаб. Это ослабление могло быть не видимо «невооружённым глазом» – и тем не менее это было именно так.