Ведущий в погибель. - Надежда Попова

— В теории…

— А скажите тогда, в чем вы, господа алхимики, предлагаете его хранить?

— Кхм… — проронил Штайн, смущенно улыбнувшись. — Это… пока на стадии раздумий. Как, собственно, и сам dissolvator, посему с этим действительно сложным вопросом торопиться пока некуда.

— Стеклянные трубки… Зарядить такую в арбалет — и я смело могу пойти на стрига; пускай он пьет по утрам святую воду и увешан серебряными цепями, против этого, думаю, даже и такой не попрет.

— Стриги?.. — переспросил Штайн, внезапно перейдя на шепот, и нервозно обернулся на дверь своей лаборатории. — Скажите, майстер Гессе, неужто вы и впрямь так уверены, что в Ульме обитает настоящий стриг?

— О, да, — усмехнулся он. — Один уж точно. И, позвольте вас разочаровать, профессор — деревянным колом его не убить.

— Quelle pitié[108], — согласился фон Вегерхоф тихо.

— А ведь я, грешным делом, пребывал по сей день наравне со всеми в полнейшей убежденности, что вы понапрасну мутите воду, — сообщил тот покаянно. — И теперь еще я не вполне уверен, что вы правы.

— Уж поверьте. Послушайтесь совета: не стоит, в самом деле, разгуливать по улицам после темноты. Рат неправ, я не паникую, я оцениваю ситуацию здраво. Не могу раскрывать вам всех тайн своей работы, прошу поверить на слово — у меня есть причины, доказательства, факты, позволяющие говорить то, что говорю… И вот еще что. Увы, профессор, мне придется раскрыть ваш фокус перед горожанами; я должен объявить о том, что стриг — подделка, и угроза остается. Я не стану называть имени, но, если как-то оно станет известно — не обессудьте. Возможно, вам придется наслушаться нелестных отзывов.

— Не беда, — отмахнулся тот печально. — После «долбанутого старого чеха» и «полоумного книжника», думаю, любые их эпитеты не будут так уж неожиданны.

— Вот только не вздумайте, если не будет прямой опасности для вашей жизни, прикрываться мои именем, профессор; увы. Наше сотрудничество — тайна, ведь вы должны понимать. Вы должны быть таким, как и прежде, жить, как прежде, вести себя так же; не стоит в будущем, если нападки заденут вас за живое, грозить нашей карой. Знаю, что очень захочется отыграться на обидчиках, получив в покровители Конгрегацию — по себе знаю — но делать этого не следует.

— Не стану, — пообещал тот. — Мне и в голову не пришло бы. Мстительность не приносит добра.

— Хм, ну, стало быть, вы добродетельней, чем я, — пожал плечами Курт. — Не могу сказать, что мне это не на руку… Знаете, профессор, у меня есть пока время; не потрудитесь ли ответить еще на несколько вопросов ради моего просвещения? Как знать, что в будущем еще может пригодиться; у меня при виде вашей лаборатории голова кругом, а назначение большинства предметов попросту ввергает в stupor.

— Опасное состояние, — усмехнулся тот понимающе. — Мой долг как лекаря вывести пациента из него; прошу вас, майстер Гессе. Спрашивайте.

Глава 15

До здания ратуши Курт добрался спустя четыре часа. Фон Вегерхоф на предложение войти с ним для задушевной беседы с членами совета, названными стариком-профессором, снисходительно вздохнул. «Аh mais[109], — отозвался стриг лениво. — Я бы советовал и тебе там не бывать, однако чужих советов слушаются лишь дураки. По крайней мере, так полагают некоторые из них». «Merci pour cette bonne parole[110]», — буркнул Курт в ответ и удалился под одобрительное «du fais de progrès[111]».

В предвечерний час ратуша напоминала засыпающий улей — пчелы еще не устроились на ночь, однако сбор меда почти завершился, рабочие пчелки уже еле ползали, пчелы-солдаты следили за прилетающими своими безучастно, за чужаками — вяло и нехотя, и исполинская матка-город надзирала за многочисленными подданными ленивым взором. Заседания закончились, сменившись скорыми разбирательствами на ходу, по коридорам уже не бегали, а медлительно прохаживались служители, многие из которых направлялись к выходу — по домам. К счастью, те, кто был нужен ему, ex officio еще долго обязаны были пребывать здесь; если Курт верно помнил наставления стрига, пройти ему предстояло шесть коридоров и два этажа, повсюду наталкиваясь на взгляды — от удивленных (посетители) до заинтересованных (охрана) и настороженных (служители). Те же напряженные взоры встретили его в одной из комнат, напоминающих большую библиотеку — две пары острых, как иглы, глаз поднялись ему навстречу, и Курт, войдя, закрыл за спиною дверь.

— Ратманы Вильгельм Штюбинг и Иоганн Кламм? — уточнил он, остановясь напротив, и, не услышав возражений, кивнул: — Отлично. Вы оба здесь; это как нельзя более кстати.

— Как вам удалось войти, майстер Гессе? — лениво отозвался сидящий у стола обрюзглый человек в не по погоде теплом камзоле. — Пора разогнать к чертям стражу?

— Вильгельм Штюбинг, надо полагать, — отметил он, пройдя в комнату и, не спросив дозволения, уселся на стул подле недовольных членов совета. — Отчего же вы так; они свое дело знают.

— Что вам здесь нужно? — оборвал тот. — Как нам стало известно, ваше дело закончено; если вы пришли сообщить об этом — вы опоздали. О найденном на кладбище теле штрига говорит уже половина города.

— Как это замечательно, верно? Теперь дела пойдут в гору, наладится торговля, пропойцы снова начнут просаживать деньги на ночные увеселения, молодежь перестанет шугаться темноты…

— Мне чудится, — произнес Штюбинг желчно, — или в вашем голосе звучит сарказм?

— Звучит, — кивнул он. — И неспроста — полчаса назад я покинул лавку профессора Франека Штайна. Подсказать, о чем и о ком мы с ним беседовали, или вы, господа, догадаетесь сами?

На несколько мгновений в комнате воцарилась тишина; толстяк многозначительно переглянулся с сослужителем, и тот тихо пробормотал нечто, что, даже расслышав, Курт не сумел понять всецело.

— По-немецки, будьте любезны, — потребовал он, и Кламм усмехнулся:

— Вы в Ульме, майстер Гессе. Это означает множество вещей, в том числе и то, что здесь царит не только свой язык, но и свои правила, законы и воззрения.

— В гробу я видел швабские вольности, — отрезал Курт сухо, — когда дело касается событий, находящихся в ведении Конгрегации. То же, господа, что сделали вы — есть ничто иное как помеха расследованию.

— И что же? — лениво вздохнул толстяк Штюбинг с улыбкой почти приятельской. — Вы наверняка полагали, что мы станем отпираться, убеждая вас в нашей непричастности, майстер Гессе, либо же, сознавшись, будем просить о снисхождении?.. Господь с вами. Отрекаться от совершенного мы не намерены, да и каяться нам не в чем. Ну, сознайтесь же, что вы попросту жалеете затраченных на дорогу в наш город времени и денег, а потому всячески изыскиваете повод задержаться здесь — даже не в надежде, а в бессмысленном стремлении отыскать хоть что-то. Ну, или кого-то. Понимаем также, что ваша слава не позволяет вам уйти с пустыми руками. Вы знаете, мы знаем, все знают, что никакого штрига в городе нет, что, если и был он, то давно покинул наши края. Ведь и вы это знаете не хуже нас. Что же вам еще нужно? Хотите обвиняемого? Бога ради — пройдите в городскую тюрьму, наверняка там найдется еще с пяток никому не известных и не нужных бродяг; отмойте одного, приоденьте — и жгите в свое удовольствие как штрига. Все останутся довольны, и вы поддержите status quo.

— Забавно, — отметил Курт сумрачно. — Это тоже местная специфика — взятки заключенными?

— Юноша, бросьте, — усмехнулся Кламм, и местный протяжный говор, скользящий в каждом произносимом слове, отчего-то выводил из себя сейчас более, чем обыкновенно. — О чем мы вообще говорим? О штриге? Да будь он здесь, половина Ульма…

— Знаю, — оборвал он зло. — Половина города была бы съедена, а вторая — остриглась бы; и прочая подобная чушь. Именно ваше превратное представление об этих существах и позволило мне раскрыть все ваши фокусы с ходу. Позвольте вам заметить, что он может сидеть тихо еще не одну неделю, и…

— Ну и что? — передернул плечами тот. — Что же следует из ваших слов? Что мы должны запретить горожанам выходить из дому ночами, лучше — вечерами тоже, а на всякий случай — и днем? Что владельцы заведений должны прекратить ночную работу? Так? Наводнить улицы стражей? Если я не ошибаюсь, именно нечто подобное вы сотворили в Кельне во время своего последнего расследования?

— Вы почти не ошибаетесь. И расследование это, позвольте заметить, было мною завершено успешно.

— Увы, здесь это невозможно, — с равнодушным сожалением развел руками Штюбинг. — Начало весны. Начало торгового сезона; и вы хотите, чтобы мы сказали всем приезжающим в Ульм, что наш город опасен для них? Да вы рехнулись.

— Выбирайте выражения, Штюбинг.

— Не пугайте меня, юноша, — безмятежно улыбнулся тот. — Здесь вы не в том положении, а я не ваш гостиничный владелец. Ну, скажите мне на милость, что вы со мною сделаете? Посадите в тюрьму? Господина Кламма — туда же? И всех прочих, не угодивших вам недостаточным уважением к вашей должности? Любого, съевшего жареную печенку в пятницу? Старого профессора, что исполнил наше указание? Всякого, посмевшего при словах «heil Imperator» не замереть в благоговейном почтении? Что вам еще придет в голову? Теоретически — да, вы можете даже перевешать всех ваших соседей, дабы они не мешали вам молиться — но к чему? Послушайте меня, юноша. Ульм — город торговли; в казне оседают ввозные пошлины, которые честно и бесперебойно поступают в казну Империи в виде налогов, и таковое положение устраивает всех. Вашего обожаемого Императора в том числе. Не дергайте бровью; к чему нам лицемерие?.. Город смирился с навязанным нам фогтом, но терпеть бесцеремонность любого, явившегося к нам по своим делам, мы не намерены. Хотите сотрудничества? Мы предложили вам вариант, удовлетворяющий всех. Не хотите так? Хотите проводить расследование и дальше? Просим покорно. Вот только не мешайте жизни города, и это все, чего мы от вас хотим. Не сейте панику. И не ждите, что мы вам будем в этом помогать; мало того, мы и впредь намерены воспрепятствовать любой вашей попытке поднять переполох. Хотите вражды? Что ж, я готов пройти в тюремную яму хоть сейчас — сам, без стражи и сопротивления. Вот только сомневаюсь, что из этого выйдет что-то доброе, и вы сами это осознаете, выйдя на улицы поутру. Ведь вы понимаете меня?