Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян

У меня потемнело в глазах. Нетвердыми шагами я подошел к нему и, едва сдерживая слезы, выдавил:

— Гадина…

С ФАКЕЛАМИ

Девять часов вечера. На улицах зажглись электрические фонари. Они качаются, мигают нам. В этот вечер наша пионерская дружина выходит в поход. Как будто и не очень-то заманчиво — пойдем в Канакер, всего каких-нибудь семь километров. Проснутся собаки, поднимут лай. В домах станут зажигаться огни, заспанные, удивленные люди высунутся из окон, выйдут на улицу посмотреть, в чем дело. Потом, недовольно бурча, снова запрутся в домах или заулыбаются и скажут снисходительно:

— Пионерия идет…

А на Канакерской возвышенности вдруг раздастся в темноте команда:

— Вольно! Зажечь факелы.

И вот уже красноватое пламя освещает шоссе, отпугивая волов, лениво тянущих арбу, а заспанный возница орет:

— Эй! Ишь, испугались, проклятые! Эка невидаль…

Вот и все.

А мы ликуем, радостно улыбаемся друг другу, и нас даже не раздражает спесивая фигура Асатура. Он не несет факела, потому что Асатур член штаба участников похода. Парнак и Телик тоже в штабе. Парнак идет, беззаботно улыбаясь, а Телик даже недовольна тем, что у нее нет факела…

Это все еще будет, а пока что мы стоим на школьном дворе. Наконец раздается команда:

— Стройся!..

Небольшой переполох — и вот уже вся дружина стройными рядами марширует по улице.

В этот вечер нет человека счастливее меня, потому что в строю рядом со мной идет Шушик. Она улыбается просто так, но я присваиваю ее улыбку: мне кажется, что она улыбается именно мне. От радости хочется кричать.

— Оркестр, вперед! — командует товарищ Ерванд.

— Оркестр, вперед! Оркестр, вперед! — передается команда.

— Шаго-о-ом!

Бьет барабан, гремят литавры, трубят трубы, возвещая всему городу о начале факельного шествия…

Я знаю, что плохо пою. Да и вообще в последнее время что-то странное происходит с моим голосом, который то и дело срывается с баритона на неожиданный смешной дискант. Шушик смеется надо мной, но я упорно пою, — и пусть смеется, мне это даже приятно…

Незаметно доходим до Канакера. Останавливаемся на какой-то лужайке за деревней. Товарищ Ерванд командует:

— Вольно! Члены штаба — ко мне!

Мы сидим на траве. Ребята разбрелись кто куда. Я рад, потому что мы с Шушик остались одни. Рядом с нами копна сена, от которой пахнет увядшими цветами…

Шушик откинулась на копну.

— Хорошо, правда? — спрашивает она.

— Очень! — отвечаю я.

Мне хочется многое сказать ей, что-то очень важное, но что именно, я не знаю и… молчу.

В темноте не видно ее лица, только тускло белеет кофточка. Я опускаю голову и долго жую какой-то горький стебель. Наконец Шушик прерывает молчание:

— Ты не заснул?

— Нет.

— А почему молчишь?

Темнота вдруг придает мне храбрости.

— Шушик…

— Что?

— Хочешь… будем друзьями?

— А разве мы не друзья? — удивляется она.

— Да, но… Давай на всю жизнь…

Шушик тихо смеется. В это время раздается голос товарища Ерванда:

— Стройся!..

На Канакере загораются факелы…

Девочки устали. Шушик опирается на мою руку. На свете нет никого счастливее меня.

Мимо проходит Асатур:

— Чего виснешь! Не умеешь в строю ходить? — кричит он на Шушик.

Я злюсь, а Шушик пренебрежительно бросает:

— Нога болит, товарищ командир.

Но руку все-таки убирает.

По городу мы идем стройными рядами.

Потом узнаю, что Шушик сильно натерла ногу.

Конечно, Асатур тут ни при чем, но дома я снова вспоминаю об этом, и во мне поднимается злость против Асатура. Долго без сна ворочаюсь в постели.

— Подлец, — говорю я громко, и мать, проснувшись, окликает меня:

— Рач!

— Что?

— Не спишь?

— Нет.

— Ты что же, сам с собой разговариваешь?..

КОМИТАС[30] И „ПОСТАВИТЬ НА ВИД“

Особенно невыносимым становился Асатур в те дни, когда мы проходили так называемую трудовую практику на деревообрабатывающем заводе.

Обычно начинались эти дни весело. Утром мы собирались во дворе школы. После звонка раздавалась команда заведующего школой:

— Стройся!

Строились по росту, и, пока наш мастер Минас равнодушно свертывал свою козью ножку, заведующий подзывал к себе старосту.

Старостой, конечно, был Асатур, который в эти дни особенно гордо выпячивал свою грудь. Он подходил к своему дядюшке и, отсалютовав, вытягивался в струнку. Заведующий давал ему какие-то указания и затем обращался к нам:

— Привет юным строителям!

— Привет! — гремел ответ.

Потом он поворачивался и уходил, оставляя нас под присмотром Асатура.

Асатур проходил перед строем, как генерал на параде, и зычно приказывал «своим полкам»:

— Напра-во! Шагом марш!..

Мы шли строем по улицам города. Шагали с удовольствием, но Асатур поминутно одергивал нас и так допекал своими придирками, что на завод мы приходили уже злые и усталые.

Не приставал Асатур только к Чко и к Шушик. Выправке Чко мог бы позавидовать любой из нас, что касается Шушик, то Асатур просто побаивался ее острого язычка. Особенно доставалось от Асатура коротышке Альберту.

Наше «политехническое» обучение заключалось в том, что мы с утра и до вечера таскали доски из одного конца обширного