Потерянный бог. - Карина Линова

Ролан вновь вздохнул, его плечи устало опустились:

- По твоим словам получается, Темные каким-то образом вспомнили, как открывать Врата, и сделали это, только чтобы украсть Иласэ? Тебе не кажется, что это уже полная чушь?

- Вовсе нет, если в Восточной Зоне она увидела что-то, что не должна была видеть. И, Ролан…, - Ильмар заколебался, потом подошел к своему столу, взял лист с диаграммой, протянул брату:

- Генеалогическое древо Ллень; помнишь их, Темная Семья, уничтоженная во время последней смуты?

- Ну? - непонимающе отозвался старший Кэйрос.

- Их родовое имя - Открывающие Врата. И последняя Ллэнь все еще жива, это Кларисса, мать Дарена Тартиса.

Ролан несколько мгновений молчал, потом покачал головой:

- Не понимаю. Помнишь, разговор, который я слышал в подземелье дома Тартисов? Ни Повелитель, ни Амадей Тартис не знают, кто похититель…

- Верно, - Ильмар кивнул, - ведь Открывающий Врата - Дарен, а не его отец. Если все так, как я думаю, это будет далеко не первый случай, когда Темный планирует вонзить нож в спину собственному родителю. Мы ведь не знаем, какие способности дает Дарену Тартису кровь Ллэней, чем именно он занимался в тот день в Восточной Зоне…

Глава 26.

Мы будем лучшими друзьями?

- М-м, Тартис, я только что заметила, мы ведь здесь уже сколько, две недели, больше? Разве у тебя не должна расти щетина?

Пауза.

Невинный взгляд.

Широченная улыбка.

Дарен судорожно сжал кулаки, борясь с желанием придушить девчонку. Он шагал напролом сквозь низкий, по колено, кустарник, не оглядываясь на нее, даже уже не вздрагивая от ее вопросов. Иласэ торопилась следом, ненормально радостная. И не умолкала ни на секунду:

- Тебе ведь семнадцать, верно? Я хочу сказать, Ролан и Ильмар бреются уже каждый день. И Кэрик тоже. И Шон. И Сандр… Ну, не переживай, у тебя просто позднее развитие, - она ласково ему улыбнулась.

Заткнись, заткнись, заткнись! - литанией проносилось в голове Дарена.

Кустарник, наконец, кончился. Иласэ перепрыгнула через бревно, привольно разлегшееся поперек дороги, и, пританцовывая, подбежала к нему. Продела руку в сгиб его локтя:

- А что это мы сегодня такие хмурые?

Дарен резко высвободился и удвоил скорость, отказываясь замечать ее существование. За спиной послышался взрыв веселого смеха. Девчонка скакала следом, улыбаясь от уха до уха на его раздражение.

Она вела себя так с самого утра. Проснувшись, первым делом Дарен увидел широченную акулью улыбку и триумф, светившийся в карих глазах. И с этого мгновения Иласэ не давала ему покоя: дразнила, надсмехалась, висла на нем, была абсолютно невыносима.

В ответ он отталкивал ее, выворачивал руку, угрожал, ронял на землю…

Она просто вставала, отряхивалась и насмешливо ему улыбалась.

О, Дарен прекрасно понимал, какое послание нес в себе этот белозубый оскал: его больше не боялись. Страх до сих пор был единственным, что сдерживало ее невыносимое поведение. Прошлой ночью Иласэ поняла, что все угрозы были пустыми, и теперь с радостью мучила и провоцировала его.

- Знаешь, эти шрамы на твоем лице такие ужасные, - между тем щебетала она, - как будто по бледной коже прошлись плугом. Как думаешь, если не сумеешь их залечить, Локуста тебя бросит? Она такая утонче-енная. Боюсь даже представить, что скажет драгоценная нобилесса, когда увидит тебя в столь непритязательном виде.

Дарен думал о том, чтобы ударить невыносимую девчонку, думал с самого утра. Но он боялся даже пробовать. Что, если он посмотрит в эти огромные карие глаза и, как тогда, застынет? Она будет поминать ему об этом до конца жизни.

Юношу передернуло. Даже случайные мысли о вчерашней ночи вызывали отторжение. Дарен не хотел думать, почему остановился в последний момент.

Младший Тартис не относился к тому типу людей, что любят копаться в собственных мыслях, анализировать каждый свой поступок. Попытки делать это заставляли его чувствовать себя чужаком в собственном сознании, вызывали раздражение. Все мысли и эмоции оказывались сплетены в какой-то жуткий непонятный клубок и неизменно противоречили друг другу.

Дарен осознавал, что какая-то часть его, очень глубокая, не имевшая никакого отношения к логике, воспринимала Иласэ как настоящего человека, девушку, а не просто ствуру. Именно эта его часть запаниковала и не позволила ударить.

Но хуже было даже другое: перед этим Дарен почти потерял над собой контроль. Он был так зол, что ему просто хотелось причинить кому-нибудь боль, и неважно, кто перед ним.

Дарен испугался, что превращается в Амадея.

«Только трусы бьют женщин» - говорил он, когда отец был рядом. Старший Тартис всегда делал вид, что не слышит.

Предполагалось, что Дарен не знал, как на самом деле строились отношения его родителей. Амадей никогда не бил Клариссу, если сын был рядом. Однако Дарен умел быть невидимым и незаметным - этим искусством он овладел в раннем детстве - и страдание матери причиняло боль и ему, и из этой боли росла ненависть к Амадею.

И здесь лежал парадокс: Дарен любил своего отца. Почти так же сильно, как ненавидел.

Темные говорят: у людей больше всего ненависти припасено для тех, кого они сильнее всего любят.

Дарен хотел, чтобы отец любил его, гордился им. А еще Дарен мечтал о мучительной смерти для отца за то, как Амадей обращался с ним и Клариссой.

На самом деле, все просто: Дарен отомстит. Он станет правой рукой Повелителя, достигнет всех целей, какие ставил Амадей, сделает Семью Тартис первой среди Темных, и одновременно с этим лишит отца всякой власти, уничтожит морально, прежде, чем убить.

Идея была одинаково пугающей и притягательной: занять место отца, стать своим отцом. Одна часть Дарена выла от ужаса, другая холодно говорила, что выбора нет, что это судьба, что все черты Амадея спрятаны в нем и лишь ждут момента, чтобы раскрыться.

Дарен предполагал, что, когда время придет, колебаний не будет, он сделает работу, не поморщившись, не дрогнув.

С Иласэ он дрогнул.

Ведь Дарен ненавидел всех ствур, по-настоящему ненавидел, и то, что в тот вечер он перечислил Иласэ, было лишь малой частью грехов выродков.

Дарен оглянулся на девчонку и с ужасом ощутил приятное чувство теплоты, когда она весело улыбнулась ему, тряхнула головой, по плечам запрыгали ее темные локоны.

Он не должен этого чувствовать, не должен! Иначе ему никогда не достигнуть своей цели, не одолеть отца. Она - слабость, а у воина не должно быть слабостей.

Она ведь - не настоящий человек.

У нее - нет, и не может быть настоящих чувств.

Она - всего лишь ствура.