Архив потерянных детей - Валерия Луиселли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты спросила, какой у нас дальше план, Быстрое Перо? И я ответил, что наш план – подождать, пока проявится снимок. Тогда ты снова сказала, что очень хочешь пить, хотя я и сам это знал, потому что губы у тебя все запеклись. И я мог бы поручиться, что ты вот-вот закатишь истерику, и потому сказал: ладно, ладно, сейчас пойдем в кафе. А на потом какой у нас план? – тут же спросила ты. А я сказал, план в том, что мы запрыгнем в вагон, когда добудем себе в кафе что-нибудь попить. Я сказал, мы ляжем спать на крыше этого поезда, и поезд, скорее всего завтра утром, поедет на запад, и это как раз в сторону Каньона Эха. Я это наговорил от балды, просто придумывал, надо же было тебя немного успокоить, но ты мне сразу поверила, ты вообще верила каждому моему слову, и от этого я всегда чувствовал себя немного виновато.
Про себя я подумал: на сейчас наш план – заходим в кафе, и просим попить водички, и садимся за длинную стойку, и прикидываемся, что наши родители подойдут с минуты на минуту, а сами, как напьемся, сразу сбежим оттуда. Это за кражу не считается, потому что стакан воды везде дают бесплатно. Но эту часть плана, подумал я, тебе, Мемфис, лучше не знать. Я вообще не собирался говорить ей, что придется убегать, как только мы попьем, потому что знал, что только напугаю ее, а пугать ее совсем не надо.
РЕВЕРБЕРАЦИИ
Солнце уже совсем заходило, когда мы вошли в кафе. И я знал, что слишком надолго оставаться там нельзя, иначе мы вызовем подозрения, что мы с тобой одни без родителей. Мы подошли к длинной стойке и залезли на высокие стулья с пружинистыми сиденьями. Вокруг нас все сияло: и подставки под салфетки, и огромные громкие кофемашины, от которых шел такой едкий запах, и ложки с вилками, и даже лицо барменши, оно тоже сияло. Ты, Мемфис, сразу попросила цветных карандашей и бумагу и тут же их получила, а я попросил два стакана воды и сказал, мы ждем папу с мамой, они вот-вот придут и сделают нормальный заказ. Барменша улыбнулась и сказала: не вопрос, юноша. Единственный, кто был в кафе, кроме нас с тобой и барменши, – это пожилой дядька с круглым розовым лицом. Он стоял в нескольких футах от нас, весь одетый в синее. Он пил пиво из высокого стакана и хрумкал куриными крылышками, обсасывая косточки через свои лошадиные зубы. Я заметил, что тебе тоже хочется куриных крылышек, у тебя в глазах заблестели слезы и отчаянная решимость, как у птиц, когда они дерутся за место на ветках.
Но так рисковать мы не могли. Я сказал: ты, Мемфис, сосредоточься на своем рисунке, и тогда ты нарисовала девчачью фигурку и подписала «Сэр Фюс ин лав», а потом сказала, что это Сэйра влюбляется. Я не хотел исправлять твое правописание, потому что какая разница, если все равно на твой рисунок никто, кроме нас с тобой, и не посмотрит?
Дядька в синем пошел в туалет, а его тарелка с горой куриных крылышек осталась стоять на стойке. Барменша как раз отлучилась на кухню, и тогда я убедился, что нас никто не видит, и быстро протянул руку, схватил с дядькиной тарелки пару крылышек, и одно отдал тебе, а ты сначала зажала его в руке, а потом увидела, как я быстро объедаю свое, и давай тоже лопать. А когда мы объели все мясо с косточек, бросили их под стойку.
Тут пришла барменша с огромной чашей льда. Я взял со стойки пакетики с сахаром и насыпал нам в стаканы, а еще кучку пакетиков сунул себе в рюкзак, про запас. Вода была такая вкусная, такая сладкая, и мы с тобой так быстро опустошили свои стаканы, что мне вдруг стало стыдно тут же уходить. Ноги у меня стали тяжелые и неуклюжие от этой выпитой воды и еще от предательского вида куриных косточек под стойкой. Мы немного посидели в молчании, и я помог тебе с рисунком и обвел сердечком твою влюбленную Сэйру, а потом мы вместе нарисовали вокруг нее сияющие звезды и несколько планет. Но даже пока я раскрашивал планеты, в голове понимал, что нам нельзя еще дольше прикидываться, будто наши родители вот-вот придут.
Я почти совсем растерялся и чуть было не провалил все дело, но тут кое-что случилось, что оказалось нам на руку. Думаю, это ты притянула к нам везение. Мама всегда говорила, что ты родилась под счастливой звездой. Тот дядька по соседству с нами, с круглым розовым лицом и лошадиными зубами, вдруг встал и пошел к музыкальному автомату в углу. Думаю, он был пьяный, потому что долго возился у автомата, жал на кнопки и слегка покачивался из стороны в сторону.
Потом наконец из автомата послышалась песня – в ней-то и было наше везение. Это была одна из очень наших с тобой собственных песен, твоя и моя, одна из тех, у которой мы знали наизусть все слова и все вместе пели в машине до того, как мы потерялись, или все потерялись, или каждый сам по себе потерялся. Та песня была «Космическая странность», про астронавта, который выходит из своей капсулы и его относит далеко-далеко от Земли. Я знал, что мы оба знаем эту песню, и начал изображать ее, чтобы ты тоже в нее включилась. Я посмотрел на тебя и сказал: давай ты будешь майор Том, а я буду наземный контроль. Потом медленно надел воображаемые шлемы на тебя и себя и показал, что у каждого из нас в руках по космический рации. Наземный контроль вызывает майора Тома, сказал я в свою рацию.
Ты во весь рот заулыбалась, и я понял, что ты мгновенно сообразила, во что мы играем, как мгновенно соображала всегда. Остальные инструкции пелись в песне, а я только губами пропевал слова, глядя прямо на тебя, чтобы ты не отвлекалась на что-нибудь еще, потому что ты вечно отвлекалась на всякие мелкие мелочи и детали.
Примите свои белковые пилюли, сказал я. Надеть шлем, пропелось в песне, а потом десять, девять, восемь, начинайте обратный отсчет, двигатели запущены. Проверьте зажигание, спели мы с тобой вместе с песней. И пока шел обратный отсчет – семь, шесть, – я соскользнул со стула и начал пятиться спиной к двери, а смотрел по-прежнему на тебя и четко проговаривал губами «пять, четыре», и на счет четыре ты тоже начала слезать со стула с рисунком своей влюбленной Сэйры, три, два, потом один, и на счет один мы оба уже стояли на полу, и ты последовала за мной медленно, на цыпочках, и смотрела на меня широко открытыми глазами, как всегда смотришь на меня под водой. Иногда у тебя на лице бывают очень забавные рожицы. Ты изображала лунную походку, только не назад, а вперед, и во весь рот улыбалась.
В кафе никто ничего не заметил, ни розовый дядька, ни барменша, они разговаривали над стойкой, сдвинув головы, и едва не касались друг дружки носами. Мы уже достигли качающихся дверей, точно в момент, когда песня зазвучала громче, и тот, который наземный контроль, закричал в рацию, вызывая майора Тома. И я понял, что у нас получилось, когда я придержал тебе дверь и мы внезапно переступили порог и оба оказались снаружи, невредимые и свободные, на воле, не пойманные ни барменшей, ни дядькой, который поедал куриные крылышки, и вообще никем.
Мы с тобой были невидимы, как два астронавта в космосе, которые плывут в сторону Луны. А снаружи садилось солнце, и небо выкрасилось в розово-оранжевый цвет, и товарные поезда на путях сияли в солнечных лучах, очень красивые, и я во весь дух помчался через насыпь и вокруг состава, который стоял прямо напротив «Мэверик рума», и потом дальше, за пути, и хохотал во все горло, так что мой мочевой пузырь почти лопался от этой воды со льдом, которой мы с тобой напились. И я побежал дальше, через широкую улицу, потом по улицам поуже и поменьше, пока не добежал до зарослей кустарников, и там уже не было ни домов, ни улиц, ни вообще чего-нибудь, только кустарники и местами высокая трава. Я так бежал, потому что в голове все еще звучала наша песня, и я местами подпевал во все горло, пока мы с тобой бежали, как будто и правда плавал в пустоте, и звезды выглядели на сей раз странно,
