Архив потерянных детей - Валерия Луиселли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В эти дни ожидания, когда их провожатый куда-нибудь отчаливал или дрых, один из мальчиков доставал карту, которую ему кто-то дал по дороге. Он разворачивал ее и расстилал на мелкой щебенке, а другой мальчик светил ему, чиркая спичками. Остальные дети собирались вокруг него, как возле костра. Они изучали карту, смеялись над напыщенными названиями, спотыкались о неожиданные, повторяли те, что казались им странными или звучными, и наконец дело дошло до иностранного названия на другом конце толстой красной линии. Вдавливая указательный палец в измятую карту, мальчик провел линию от того иностранного названия через пустынные равнины и долины между двумя горными цепями к другому городу тоже со странным для них названием. Потом сказал:
Сюда. Вот сюда мы идем и здесь запрыгнем на следующий поезд.
А дальше? – спросил другой мальчик.
Что будет дальше? – подхватила девочка.
А дальше посмотрим, что будет дальше.
Ночное небо над грузовым двором, безмолвное и темное, они могли бы целиком устелить своими мыслями, столько их толпилось у них в головах: мыслями о том, что было прежде, и особенно о том, что ожидает их потом. Задрав голову в небо, один из маленьких, мальчик четыре, прошептал на ухо мальчику постарше вопрос:
Как думаешь, какой он будет там, за пустыней, когда мы перейдем ее, ну, большой город, куда мне надо?
Мальчик постарше на секунду задумался, а потом сказал, что там над голубыми речными водами, спокойными и чистыми, висит длиннющий железный мост. Через ту реку он не поплывет на надутой шине, не переедет ее верхом на крыше вагона, а поедет через мост на хорошей машине. И вокруг со всех сторон будут красивые машины, все новенькие, и они будут проезжать этот мост медленно и по очереди, не устраивая толкотни и свалки. За мостом, приветствуя его, будут выситься огромные величественные здания из стекла.
Когда старший мальчик остановился перевести дух, тот, что помладше, спросил:
А потом?
А потом старший мальчик попробовал представить себе еще что-нибудь, только ничего ему больше не представлялось, а вспоминалось лишь, как он ехал через гнилостные испарения джунглей на синей крыше видавшей виды гондолы, и его мысли опадали, как океанские воды, накапливающие мощь и смертный ужас для гигантской разрушительной волны. Ему вдруг представилось, как безоблачное будущее, нарисованные его воображением воды реки, безмятежные и чистые, вдруг затопляют, погребают под собой потоки оставшихся позади рек, бурые от грязи, замусоренные обрывками ползучих лиан и лоз, стелившихся под сводами темных туннелей, вроде тех выдолбленных в высоких горах, которые он проезжал на крыше прежней, выкрашенной кирпично-красной краской гондолы.
Он тщетно цеплялся за мысли о зданиях из стекла и сияющих свежей краской машинах, но ему виделись одни только развалины, слышались лишь чавкающие звуки миллионов сердец, выбрасывающих кровь в вены, пульсирующих сердец мечущихся в безумии мужчин и женщин, сердец, одновременно трепыхающихся под развалинами города. Он почти наяву слышал это биение десятков миллионов сердец, пульсирующих, качающих кровь, трепещущих в этом ожидающем его городе, чем-то схожем с оставшимися позади зловещими джунглями. Он схватился за голову, зажал виски указательными и средними пальцами, чувствуя, как под ними стучат молоточки нагоняемой его сердцем крови, ощущая, как волны беспощадных мыслей и медленно вылепляющиеся в висках страхи врезаются во что-то, он не знал во что, сидевшее в самой глубине его существа.
ТОЧКА СМОТРЕНИЯ
Когда я подошел к концу этого отрывка, ты уже вовсю спала, а я слегка побаивался заснуть, и мне вдруг вспомнились те строчки, которые вечно повторялись у нас в машине: «Всякий раз, просыпаясь в лесу холодной темной ночью, он первым делом тянулся к спящему у него под боком ребенку – проверить, дышит ли, и только тогда до меня со всей ясностью дошло, что хотел сказать их автор.
И почему-то возникло ощущение, что мы с тобой все ближе и ближе к потерянным детям. Типа, пока я слушал их историю и какие планы они строили, они взамен слушали наши. Я решил прочитать вслух еще хотя бы одну главу, она была совсем короткая, пускай ты уже спала.
(ЭЛЕГИЯ ВОСЬМАЯ)
В грузовом дворе мальчики опорожняли свои мочевые пузыри все вместе, становясь в кружок вокруг засохшего куста поблизости от рельсов. В дороге так не получалось, и теперь они почти забыли, как это легко и просто. Пока они ехали на крышах поездов, мальчикам позволялось опорожнять мочевые пузыри только один раз, ранним утром. Они становились на краю крыши гондолы парами или поодиночке. И смотрели, как желтенькая дуга мочи устремляется вперед и тут же распыляется, рассыпаясь на тысячи меленьких капелек. Девочкам приходилось спускаться по боковой лестнице, спрыгивать на маленькую площадку между вагонами и, держась за поручни, справлять свои нужды в пустоту, опрыскивая или обгаживая щебенку под ними. Они зажмуривали глаза, стараясь не смотреть на проплывающую внизу землю. Иногда они смотрели вверх и видели своего провожатого, тот сверху глядел на них, ухмыляясь из-под полей своей голубой шляпы. Но чаще они смотрели мимо него и иногда видели, как в выси над ними прочерчивают синее небо орлы, и если девочки замечали пролетающих орлов, то знали, что за ними приглядывают и они в безопасности.
СИНТАКСИС
Тут я почувствовал, что тоже хочу писать. Вообще-то я привык делать это только в туалетах, но уже научился и на дворе, в смысле на открытом воздухе, совсем как потерянные мальчики, которые писали с крыши гондолы. И теперь мне казалось, что я могу писать только на открытом воздухе. А научился я этому в тот день, когда мы вышли с кладбища апачей. Вы все залезли в машину и ждали меня, а я попросил вас отвернуться, и па с ма отвернулись, а ты, Мемфис, закрыла руками лицо, но глаза-то руками прикрывать и не думала. Я знал, что ты подглядывала и пялилась на мою задницу и думала, что задок-то у меня уродский, и, может быть, даже смеялась надо мной, но мне было реально до лампочки, потому как ты уже видела его сотни раз, когда мы вместе принимали душ, и даже видела мой пенис, который называла йо-йо, и я тоже иногда называл его йо-йо, но только в ванной под душем, потому что это единственное место, где я не стесняюсь таких слов, потому что мы там одни, без никого.
В тот раз, на кладбище, я писал так мощно, прямо извергался. И мочи из меня вылилось так много, что хватило написать на пыльной земле мои новые инициалы: Б от «Быстрое» и П от «Перо» – и даже черточкой подчеркнуть их.
Когда я подтягивал штаны, вспомнил шутку или поговорку, которую рассказал нам па, как один другому такой заявляет: хоть мочись мне в лицо, но тогда уж не говори, что это дождь, и уже собрался засмеяться, ну, или улыбнуться, но вспомнил, что ведь под стеной Джеронимо похоронен, он же упал с коня и умер и теперь лежит похороненный на кладбище для военнопленников, и я даже загордился, что писал под уродской стеной, из-за которой они были взаперти, выдворенные, пропавшие с карты, то же самое ма говорила о потерянных детях, что они путешествовали в одиночку, а после их депортировали и смахнули с карты, как чужаков. А потом, уже в машине, я оглянулся на то кладбище и прямо разозлился, потому что тем, которые построили эту стену вокруг мертвых пленников, плевать, что на нее кто-то пописал, а потом я разозлился уже из-за Джеронимо и всех военных пленников, чьих имен уже никто не помнит и вслух не произносит.
Я вспоминал их имена каждый раз, когда писал на открытом воздухе, как дикий зверь. Я вспоминал их имена и представлял, как они выливаются из меня, и старался написать на земле их инициалы, каждый раз кого-то другого, чтобы мне никогда не забыть их имен и чтобы земля тоже помнила их:
ВК – Вождь Кочис
ВЛ – Вождь Локо
ВН – Вождь Нана
С – жрица Салива
МК – Мангас Колорадас
И большая Д –
