Сталинград - Энтони Бивор

Самонадеянная мысль послать в контратаку на северном направлении 48-й танковый корпус, который корпусом уже давно нельзя было назвать, наглядно продемонстрировала, насколько сильно высшее командование германской армии прониклось заблуждениями своего главнокомандующего. Да, полноценный немецкий танковый корпус стал бы достойным противником советской танковой армии, однако в 48-м боеспособных машин не хватило бы и на одну дивизию. В 22-й танковой дивизии насчитывалось чуть больше 30 танков, при этом горючего было так мало, что его пришлось брать взаймы из румынских резервов. По всей армии ходили шутки о подрывной деятельности мышей, однако, когда стали ясны последствия этих «диверсий», было уже не до смеха.

Ситуацию осложнило то, что поступающие приказы противоречили друг другу. Вместо того чтобы выдвинуть танковый корпус Хейма единым кулаком с союзниками, как было запланировано, румынскую танковую дивизию, уже находившуюся на марше, внезапно развернули. Это привело к новой катастрофе. В ходе неожиданной атаки советских танков на командный пункт была уничтожена рация, единственное средство связи, с помощью которого немецкий офицер поддерживал контакт со штабом генерала Хейма. Связи не было несколько дней…

Самым поразительным можно считать бездействие в это время Паулюса. Он вообще ничего не делал. Механизированные соединения так и не были объединены. Части 16-й и 24-й танковых дивизий продолжали участовать в боях в Сталинграде, но для того, чтобы организовать им и другим соединениям бесперебойную доставку боеприпасов и горючего, командующий тоже не принял никаких мер.

Во второй половине дня 19 ноября советские танковые колонны в ледяном тумане продолжали двигаться на юг. Ориентиров в заснеженной степи было крайне мало, поэтому танкисты использовали в качестве проводников местных жителей, но это не спасало положение. Видимость была настолько плохой, что командирам приходилось ориентироваться по компасам.

Кое-где снег полностью занес глубокие балки. Местами над сугробами виднелась высокая трава, покрытая инеем, а дальше обманчивой гладью простиралось ровное поле. Танки бросало из стороны в сторону, и только мягкие кожаные шлемофоны спасали экипажи от болезненных ударов головой о броню. Травм было много, в основном танкисты ломали конечности, чаще руки, однако остановить продвижение колонн вперед не могло ничто. Сзади сверкали вспышки и грохотали разрывы: это советская пехота заканчивала выбивать противника уже со второй линии обороны.

Командиров частей 4-го танкового корпуса, наступающего южнее Клетской, беспокоил левый фланг. Здесь в любой момент можно было ждать контратаки. Немцы понимали, что своими силами румыны это сделать не смогут, и, по логике, должны были прийти на помощь союзникам. Буран между тем усиливался. Снег забивал смотровые щели и не давал возможности целиться. В половине четвертого начало темнеть, и командиры приказали включить огни. Иначе продолжать движение было бы невозможно.

На западном фланге прорыва танкисты 26-го танкового корпуса генерала Родина увидели впереди зарево пожара. Горели колхозные постройки. Их подожгли спешно отступавшие немцы. Значит, противнику стало известно о приближении советских войск. Это предположение тут же подтвердилось – немецкая артиллерия открыла огонь, и механикам-водителям пришлось выключить дальний свет.

Части 1-го советского танкового корпуса Буткова, действовавшего справа от соединений Родина, встретились с пресловутым 48-м танковым корпусом немцев. Немецкие танкисты еще не успели полностью исправить неполадки в энергосистеме, а узкие гусеницы их машин то и дело увязали в снегу. Бой в сгущающихся сумерках получился беспорядочным. Немцы полностью лишились своего обычного преимущества тактического мастерства и слаженности действий.

Отданный наконец приказ штаба 6-й армии перебросить из Сталинграда часть 11-го корпуса и 14-ю танковую дивизию, чтобы ликвидировать прорыв у Клетской, безнадежно запоздал. Командование группы армий Б и 6-й армии не имело четкой информации о положении дел и отдавало распоряжения вслепую. «Ситуацию невозможно прояснить даже с помощью воздушной разведки»,[584] – писал в своем дневнике генерал фон Рихтгофен. Русским удалось еще больше запутать противника, предприняв отвлекающие атаки почти на всех участках обороны 6-й армии.

В 17:00, к тому времени как 4-й танковый корпус Кравченко продвинулся вперед уже больше чем на 35 километров, 11-му танковому корпусу генерала Штрекера было приказано организовать новую линию обороны, идущую на юг, чтобы защитить тыл 6-й армии. При этом немецкие военачальники, в частности Рихтгофен, все еще не понимали цель Красной армии. «Будем надеяться, – написал он, – что русские не дойдут до железнодорожной линии, главной артерии нашего снабжения».[585] Немцам и в голову не приходило, что советские полководцы собираются полностью окружить 6-ю армию.

В 18:00 в штаб генерала фон Зейдлица пришло распоряжение всем частям 24-й танковой дивизии выйти из боя в городе и двигаться к переправам через Дон в районе Песковатки и Вертячего. И только в 22:00, через 17 часов после начала русского наступления, штаб 6-й армии получил от генерал-полковника фон Вейхса категорический приказ прекратить сражения в Сталинграде. В нем говорилось, что изменение ситуации в полосе обороны 3-й румынской армии требует радикальных мер, направленных на то, чтобы как можно быстрее перебросить части для защиты тыла 6-й армии и обеспечения путей снабжения. Все наступательные действия в городе требовалось немедленно приостановить.[586] Танковые и моторизованные части не мешкая надлежало перебросить на запад. Войска были не подготовлены к подобным действиям, и выполнить приказ быстро оказалось невозможно. К тому же 62-я армия Чуйкова начала мощные контратаки, мешая передислокации немецких частей.

16-я танковая дивизия, в которой «существенные потери личного состава были восполнены за счет перебежчиков»,[587] также получила приказ двигаться на запад, к Дону. Как и 24-й танковой, ей предстояло пополнить боекомплект и заправиться горючим по дороге, поскольку непосредственно под Сталинградом его просто не было. Но прежде всего дивизии нужно было прекратить сражение, которое она вела в районе Рынка. Это означало, что, хотя утром следующего дня основные силы соединения начали движение на запад, несколько машин 2-го полка получили приказ выходить из боя[588] только в три часа ночи 21 ноября. К этому времени после начала советского наступления прошло уже 46 часов.

Оно происходило в тылу 6-й армии, вне зоны ее ответственности. Видимо, поэтому Паулюс по-прежнему ничего не предпринимал и ждал приказов сверху. Штаб группы армий Б тоже ждал директив из Берхтесгадена. В момент, когда действовать требовалось максимально решительно и оперативно, стремление Гитлера полностью контролировать своих генералов обернулось катастрофой – они пребывали в ступоре. Никто не задумался над намерениями противника. Перебросив основную часть танковых соединений назад через Дон защищать левый фланг и тыл, 6-я армия полностью лишилась возможности маневра. Хуже того, ее левый фланг вообще остался без какого-либо прикрытия.

Утром 19 ноября военнослужащие 4-й танковой армии, находившейся южнее Сталинграда, услышали отдаленную канонаду. При этом они были чуть ли в 100 километрах от места боев… Солдаты и офицеры предположили, что началось крупное наступление, однако достоверной информации о том, что происходит, у них не было. Майор Бруно Гебеле, командир пехотного батальона 297-й дивизии, правый фланг которой примыкал к 4-й румынской армии, «не испытывал особого беспокойства».[589] На их участке весь день было тихо.

Земля промерзла, и степь выглядела особенно уныло. Ветер гонял по ней мелкий сухой снег, больше похожий на белую пыль. Солдаты 371-й пехотной дивизии слышали, как на Волге сталкиваются и ломаются льдины. Ночью в штабе дивизии узнали о том, что все наступательные действия 6-й армии в Сталинграде прекращены.

На следующее утро степь снова была затянута густым ледяным туманом. Командующий Сталинградским фронтом Еременко решил отложить артподготовку, несмотря на настойчивые звонки из Москвы. Наконец в 10:00 артиллерийские орудия и «катюши» открыли огонь. Через 45 минут по проложенным ночью саперами проходам в минных полях вперед двинулась пехота. Южнее Бекетовки 64-я и 57-я армии шли за ударными частями 13-го механизированного корпуса. В 40 километрах южнее озер Сарпа и Цаца наступали 4-й механизированный и 4-й кавалерийский корпуса 51-й армии.

Немцы – соседи румын – видели, как на их союзников накатывают «массы советских танков и волны пехоты в количестве, не виданном до сих пор».[590] Гебеле поддерживал связь с командиром румынского полка, полковником Гроссом, во время Первой мировой войны служившим в австро-венгерской армии и свободно владевшим немецким языком. По свидетельству майора, на всем участке обороны у солдат Гросса была всего одна 37-миллиметровая противотанковая пушка на конной тяге, но румынские солдаты, в прошлом в основном крестьяне, сражались храбро, особенно если учесть, что они знали – помощи им ждать неоткуда, рассчитывать нужно только на себя. Их офицеров и младших командиров «никогда не видели на передовой, все свое время они проводили в тылу и пьянствовали».[591] В советских донесениях между тем указывалось, что румынские войска были вооружены значительно лучше, чем это было на самом деле. Первая машина из 13-й танковой бригады, прорвавшей оборону, якобы сокрушила гусеницами не меньше четырех противотанковых орудий и подавила три огневые точки.[592]