Конец сказки - Ярослав Зуев

– Держись, брат, – прошептал Бандура.

– Че за хуйня?! – воскликнул снизу Огнемет. – Вот, б-дь, кремень отсырел! – В панораме амбразуры снова появилась мокрая физиономия Витрякова. – Как меня этот гребаный ливень задолбал!

Метнув изящную вещицу в темноту, Леня обернулся к своим людям:

– Эй, кто-нибудь, дайте с-с-с… – Витряков хотел сказать спички, но последнее слово застряло в глотке. Его взгляд совершенно случайно упал на крыльцо, до которого было метров семьдесят, может, чуть меньше. Широкие входные двери из дуба, украшенные вычурной резьбой, которые наверняка бы влетели Бонифацкому в копеечку, если б Витряков не послал краснодеревщика на х… после того, как работа была сделана, исчезли. В испещренном выбоинами от пуль проходе как раз появилась примечательная во всех отношениях троица. Первой ступала растрепанная молодая женщина в коротком черном платье, почти не скрывавшем длинные, как у куклы Барби ноги манекенщицы из гламурного журнала. За куклой плелся, как на расстрел, мужчина в вышитом золотом банном халате. Его мокрое лицо было совершенно потерянным. У Витрякова отвисла челюсть, когда он узнал Юлию и Бонифацкого.

– Ни х… себе, – пробормотал Витряков.

В эту секунду Армеец и Бандура, вероятно, могли попробовать сбежать. Шанс, по-крайней мере, у них появился. Но, они даже не задумались о бегстве, поскольку в свою очередь таращились, каждый в свою амбразуру. Приглядевшись к третьему участнику процессии, Андрей просто не поверил глазам.

Глава 8   ЗАМОРОЖЕННЫЙ

Едва за Витряковым захлопнулась дверь, Боник и Тома обменялись взглядами, в которых сквозило облегчение. Затем в глазах Бонифацкого проскользнуло отвращение, и Тамара подумала, что он никогда не простит ей унижения, свидетелем которого она поневоле стала. Впрочем, Тома и не ждала от него благодарности за неоценимую услугу, тем более, что она была уже оказана, следовательно, вообще ничего не стоила. Кроме того, Тамара не хуже Боника понимала, что ничего еще не кончено. Пока. Витряков, конечно, ушел, но ненадолго. Если ему удалось выбраться из-под завала, нечего было надеяться, будто он надолго застрянет во дворе.

– Хорошенькие дела, – пробормотал Бонифацкий, отвернувшись к стене. – Что же теперь делать? – Он не обращался ни к кому конкретно, да и вопрос звучал риторически. Тем не менее, Тома посчитала, что в сложившихся обстоятельствах имеет право высказать собственное мнение.

– Надо опустить засовы, Вацлав Збигневович.

За Тамарой оживилась Юлия:

– Жопе слово не давали! – воскликнула девушка. – Закрой свой дырявый рот, старая потаскуха!

Лицо горничной напряглось, но она естественно не подняла перчатку. Да это и не было перчаткой, по большому счету. Юля просто поставила ее на место, как предмет. А затем направилась к Бонифацкому и развернула его лицом к себе.

– Что делать? Тебе сказать, что делать, папик?! Я тебе, б-дь, скажу, что теперь делать! Пердеть и бегать, вот что делать, муфлон ты трахнутый. Теперь Леня нас обоих прикончит.

– Заткнись, – коротко бросил Бонифацкий.

– Что ты сказал?! – завизжала Юля. – Ты мне рот не затыкай, козел?! Ты – гребаная пустышка!

Боник почувствовал, как зачесалась ладонь. Говорят, будто это к деньгам, но он полагал, тут другое объяснение. Ему очень хотелось заехать ей в физиономию, хоть это, конечно, могло привести к самым негативным последствиям. В голове Бонифацкого даже сформировалась реалистичная и очень заманчивая картина: его пятерня врезается ей в скулу, Юлия летит через всю комнату с перекошенной рожей, пока не растягивается на полу, желательно за секунду до приземления разбив затылок о шкаф и прикусив язык. Правда, потом она, безусловно, могла черт знает что наплести Витрякову, превратиться из вероломной шлюхи в невинную жертву соблазнителя и шантажиста, но… но, сейчас это Бонифацкого не интересовало. Скорее всего, он бы дал ей, рано или поздно, затрещину, вопреки обыкновенной осторожности, если бы неожиданно с улицы не застучал пулемет. Даже не пулемет, а целая артиллерийская батарея. Боник никогда не слышал ничего подобного, у всех троих заложило уши, когда пули забарабанили по стене с такой силой, что Вацлав Збигневович, цепенея, решил: сейчас они будут внутри. Юлия, завизжав, отшатнулась, споткнулась, ударилась затылком об угол и сползла на пол, как растаявший студень. Как он и хотел, минутой назад. Тома превратилась в статую, хрупкую и уязвимую, будто фарфор. Как и сам Бонифацкий, который решил, что теперь знает об ощущениях таракана, забравшегося накануне концерта в барабан, не понаслышке. Он машинально вжал голову в плечи, как черепашка из аквариума в панцирь, при виде чужака, хоть этот маневр мог защитить его не больше, чем панцирь глупую черепаху. Затем под потолком лопнуло толстое непрозрачное стекло, закрывавшее амбразуру крохотного окна, проделанного строителями по прихоти самого Бонифацкого, что-то влетело внутрь помещения с такой силой и скоростью, которые означают только одно – смерть. Пробило стену в коридор и покинуло комнату, оставив после себя дыру, которую можно, расстаравшись, пробурить при помощи перфоратора. Потрудившись час – другой. Боник, которому давно было пора растянуться на полу, продолжал стоять посреди комнаты на деревянных ногах-ходулях, обалдело глядя на Тому. Горничная держалась за лицо, между пальцев капала кровь, густая и темная, словно прокисший томатный сок. Затем обстрел их стены прекратился, хоть пулемет продолжал греметь на всю округу. Просто невидимый садовник, поливавший двор свинцовыми струями, повел шлангом дальше, наверное, чтобы обработать другие кусты. Боник и Тамара остались стоять, как вкопанные, только руки Боника безвольно висели, Тома прижимала обе ладони к голове.

Они смогли разговаривать, только когда пулемет замолчал.

– Что это было? – пролепетал Бонифацкий не своим голосом. В ушах стоял такой звон, словно он очутился на колокольне. Во рту был вкус каменной пыли и крови.

– Ни х… себе, – донеслось из угла, где сидела Юлия. Кажется, девушка обмочилась, Вацлав Збигневович не стал разглядывать. Под окнами вопили раненые, которым повезло гораздо меньше их, потому что у них не оказалось стены, защитившей от пуль. Те, кто на них напал, если это было нападение, собрали приличную жатву. Тамара по-прежнему держалась за лицо. Глядя на ее окровавленные пальца, Бонифацкий вспомнил о Витрякове, так энергично устремившемся на улицу, и тут до него дошло, что если партнер-Леня очутился на ступеньках в тот момент, когда начался обстрел, то о нем, вероятно, можно больше не беспокоиться. Его многочисленным кошачьим жизням наверняка настал конец, сколько бы их не оставалось у него в запасе, две, три, или даже четыре. Во дворе снова взревел мотор, явно не принадлежавший иномарке, раздался скрежещущий звук рвущегося металла. Отчаянно завопил какой-то человек. Боник решил, что должен посмотреть на то, как разворачиваются события, своими глазами. Правда, перед этим он все же уделил пару минут Тамаре. Силой оторвал ее ладони от лица, чтобы убедиться – ее жизнь вне опасности. Просто, кожу на лбу распорол осколок стекла, но, к счастью, не зацепил глаза.

– Все в порядке, Тома, сказал Боник, выпуская ее руки, чтобы отереть окровавленные пальцы о золотой халат Витрякова. – Есть тут у нас перекись водорода?

– Аптечка в шкафчике на верхней полке.

– Вот и славно. Приложишь ватку. Только займись собой сама, – посоветовал Бонифацкий. – Мне надо глянуть, что там делается.

Предоставив Тому самой себе, хоть кровь попала ей в глаза, и она почти ничего не видела, Боник двинулся мимо бассейна и душевых кабин в дальнюю часть помещения, где находилось маленькое окно, толстое фигурное стекло которого после контакта с крупнокалиберной пулей напоминало зубы дракона. По пути Вацлав Збигневович прихватил высокий табурет, окно было задрано под самый потолок. Установив табурет под стенку, Бонифацкий полез наверх, так медленно и нерешительно, словно собирался повеситься, но при этом еще раздумывал, а стоит ли это делать. Пулемет пока молчал, шум мотора начал отдаляться. Тома наощупь двинулась к умывальнику, держа аптечку подмышкой. Когда Вацлав Збигневович, привстав на цыпочки, приготовился выглянуть из окна, послышался звук сильного удара. Посыпались стекла. Загудел автомобильный клаксон, загремели первые выстрелы из ручного оружия. И, хоть после зенитных пулеметов издаваемые им звуки походили на треск пистонов в игрушечном пистолете, Боник, резко присев, чуть не спрыгнул с табурета. Юлия презрительно хохотнула.

– Сцыкун! – бросила она в спину любовнику.

– Скоро договоришься, злобная сука! – пробормотал Боник, выглядывая во двор.

Представившаяся ему картина показалась столь фантасмагорической, что Боник на время позабыл и о Тамаре с ее порезом, и о Юлии, с ее длинным языком и грязным ртом. Если бы Бонифацкий до этого спал, то наверняка бы решил, будто во дворе снимают филь про войну. Сталинградскую битву или, например, оборону Брестской крепости, скорее второе, чем первое, поскольку построенный на его деньги особняк немного напоминал один из крепостных бастионов после бомбежки или артобстрела. И, хоть Бонифацкий знал, что это невозможно, никаких фильмов здесь никто не снимает, он все равно покрутил головой, рассчитывая увидеть взлохмаченного, орущего на других кинематографистов режиссера и его грудастую ассистентку с черной деревянной дощечкой в руках. Дубль такой-то, камера, мотор! – прозвучало у него в голове.