Квадрат жизни. Грань первая. Путешествие - Дар Амурский

Спустя несколько минут замечаю, как дети с родителями неожиданно сходят с тропы, и начинают подъем на каменистую гриву горы. К моему счастью наши пути расходятся, ибо мне не нравится догонять тех, с кем уже успел попрощаться. Пробегаю взглядом по тропе, струящейся наискосок по склону. Привычно хватаюсь за лямки, чтобы попусту не болтать руками, и молча переношу дневной зной, изредка отвлекаясь на лес, который остался внизу. Здесь еще много диких трав, слышны голоса птиц, но ощущается порог перед безжизненным пространством, где уже нельзя будет задерживаться. Отлично понимаю, что времени, как и провизии остается все меньше, и меньше.

Художник

Второе отступление за час вместе с клекотом ненавистного черного летуна беспощадно портят мое настроение. Десятый раз жалею, что не последовал за дружным семейством, пока спускался назад по тропе, которой нет и никогда не было на карте. Все мои предположения разбиваются о гранитную реальность вершины. Гора оказывается волнистым месивом, вместо большого, но понятного подъема, а троп хоть и становится меньше, но участь это не облегчает, просто громадные отроги становится обходить гораздо дольше. Снова спешу, еле контролируя дыхание, надеясь к закату выбраться на новый рубеж, но заранее понимаю, что все дороги действительно ведут в Рим, а не на вершину.

Если первый раз тропа привела меня в конический колодец, с сыпучими стенками, то сейчас убегаю с перевала, лишенного пути для порядочного пешехода. От быстрого спуска ноют колени, безжалостно отбиты пятки, правая рука просит пощады, потому что ей приходится часто касаться скалы, как единственного подобия перил. На ходу мысленно ругаю авторов парка, чьи изощренные умы придумали такие хитросплетения вместо нормальных путей, хотя в природе многое бывает. Мысли иногда возвращаются к опасному приему, провернутому вместе с Ваней, но одного взгляда на безнадежно серые, круты откосы хватает, дабы выбросить дурь из головы. Попутно приходится прогонять невесть откуда взявшиеся наваждения. Мне снова мерещатся сцены и ощущения собственных падений кубарем. Мысленно переживаю удары слабой плоти об острые грани камней, заранее чувствую боль разбитой челюсти, вижу потеки крови и разодранную пыльную одежду. На миг останавливаюсь, чтобы посмотреть на солнце. Еще золотой, дневной свет выжигает из сознания жуткий бред от следящей системы.

После третьего тупика, выглядящего как сходящая на нет полка вдоль склона, обреченно сажусь на землю, и некоторое время созерцаю близкую и совершенно недоступную вершину. Впереди идеальный, удобный в отношении подъема распадок, но дороги там нет. Нехотя возвращаюсь к идее сильного и довольного жизнью Сергея, о вольном путешествии по бездорожью. Всегда знал, что опасно играть по чужим, навязанным правилам, хотя и первопроходцем быть также рисково. Передо мной громада скалы, чем-то похожая на половину разбитой миски, и мое место на самом дне. К счастью, она напоминает растрескавшуюся глину, нежели гладкий фарфор, есть за что зацепиться. Показываю кукиш вверх, адресуя его следящей системе, потом вспоминаю о ее пернатом представителе, и кручу скрученными пальцами перед ним. Сжимаю зубы и иду прямо на скалы.

Титанические усилия завершаются успехом, в который почти не верю, а воспоминания о трудном подъеме стираются, как день, проведенный в рутинной работе. На широкой каменной гриве обнаруживаю оазис, почти невозможный для такой высоты. Десяток кряжистых кедров, выросших в суровых условиях, море непонятных кустов и маленькое озерцо, то ли дождевое, то ли ледниковое, но меня устраивает любой вариант. На недостаток воды жаловаться рано, и припасов хватает, просто приятное разнообразие. Не задумываясь, пью и умываюсь, прохожу насквозь вознесенный в поднебесье лес, и направляюсь к краю уступа, дабы оценить пройденный путь. Вздрагиваю от неожиданности. На свисающем над пропастью камне сидит человек, беззаботно свесив ноги вниз, еще и повернулся в мою сторону, аж дыхание перехватывает.

— Доброго денечка, не стесняйся, подходи, — говорит он тихо, но эхо разносит голос на километры. — Прикоснись к прекрасному. Такого больше нигде не увидишь.

Приветствую незнакомца. Подхожу с опаской, присаживаюсь в двух шагах от бездны. Человек с косматой бородой и грубо зачесанными назад волосами, оказывается художником, и не абы каким, а судя по наполовину завершенному акварельному рисунку, профессиональным. Одна кисть невесомо порхает над кюветами с краской, другая подбирает лишние капли воды с бумаги, кажется, он так увлечен творчеством, что ощущает себя сидящим на стуле в мастерской, а не на высокой скале. Из-за плеча рассматриваю картинку. Мастер наносит последние штрихи на панораму заката, добавляет личную фантазию, в виде несуществующего небесного корабля с парусами, хотя кто его знает, какие художникам галлюцинации система не навевает.

— Здорово у тебя получается, наверно каждый вечер рисуешь, — говорю бородачу, глядя на толстую папку с рисунками.

— А разве можно иначе? Для меня это, считай, долг перед миром и людьми. Не всякий человек прелесть земной жизни может разглядеть, вот и помогаю. Но самому просто глазами смотреть мало, а иначе рассказать пространству как оно мне дорого пока не умею. Вот и подмечаю в нем самое лучшее. Запутанно сказал, да? — спрашивает мастер акварели, и показывает готовую работу.

— Вполне понятно. Потрясающе получилось, лучше фотографии. Ты, наверное, как ураган по маршруту пронесся, если столько всего успел. Дай-ка угадаю, уже двадцатый день идешь?

— Девятнадцатый. И вовсе не спешу. Зашел к хризолитовым ваннам, там порисовал, на широком плесе бирюзовой реки посидел, где прозрачные камни прямо из воды выступают. На светлом пути пару работ сотворил и в лесу том, где деревья выше облаков. Про озеро Гахана и не говорю, словно в вышний мир заглянул. Много всего было, так этим благословенным местом проникся, хоть местным духом-хранителем становись, — художник с довольным видом косится на меня. — Удивлен? Да у меня же быстро рисовать получается, на то она и акварель, чтобы саму суть успеть ухватить.

— Ты либо везунчик, каких мало, либо действительно дух-хранитель, а человеком только прикидываешься. У меня как-то совсем странно путь сложился. Сплошные горы с лесом и без, да еще то ущелье с рекой. Как вспомню, так вздрогну. А прорыв через горы напрямик даже и вспоминать не стану.

— Чудной ты, — бородач, наконец, отодвигается от края, и зачем-то достает новый лист бумаги. — Если твоим словам верить, ты мимо всех чудес пробежал, как ошпаренный. Надо же так умудриться.

— Ну, в лесу-то с исполинскими деревами побывал…

— Попробуй его обойди. Совсем ошалевшим надо быть. Но ты все равно столько всего упустил. И зачем так спешил? Небось, проблемы были, — молча киваю ему. — Оттого они и