Правила подводной охоты - Дмитрий Янковский

– Так точно! – вытянулся я по струнке.

– В тир!!! – взревел взводный, заставив меня сорваться с места.

Пробежав метров сто, я взмок от жары и, оглянувшись, перешел на шаг. Париться в душном тире мне совершенно не улыбалось, но перечить Жабу – ну его на фиг. Себе дороже. Пришлось спускаться в полутьму бывшего подземного хранилища, переделанного под закрытое стрельбище.

Кроме пожилого коменданта, внутри никого не было.

– Здравствуйте! – кивнул я ему.

– Привет, Копуха. Огурец пригнал?

– Ну да. По доброй воле в такую погоду кто станет стрельбой заниматься?

– Это точно. Что тебе выдать?

– Легкий карабин. Жаб пригрозил устроить зачет на пятьдесят метров.

Мы прошли в оружейку, я взял свой кое-как пристрелянный карабин и две кассеты с гарпунами.

– Вагон гарпунов, говорит, надо за год отстрелять, – пожаловался я коменданту.

– Дерьмо случается, – философски заметил он.

Я со вздохом отправился на огневой рубеж, а комендант в свою каморку, попивать чаек. Варил он его крепко-накрепко, до черноты, отчего цвет его лица приобрел желтовато-чайный оттенок. Такая жизнь казалась мне растительной, но ему нравилась. Я не знаю, повлиял ли вид коменданта на мое отношение к оружию, но за прошедший год оно изменилось с обожания на отвращение. Немалую роль в этом сыграл Жаб, заставляя меня по нескольку часов в день «работать над выстрелом», то есть щелкать незаряженным карабином, вырабатывая спусковой рефлекс. Короче, когда у меня не было доступа к оружию, я его обожал, а теперь пресытился, и уважения к карабину во мне осталось не больше чем к лопате, которой иногда приходилось выбивать траву по периметру ангаров, чтобы предотвратить возгорание.

Огневой рубеж представлял собой ровный деревянный настил, на котором лежали один возле другого пыльные войлочные коврики. На стенах висели обучающие пособия по стрельбе для салаг и схемы устройства разных моделей оружия. У края настила, возле коврика, торчали стойки зрительных труб для корректировки стрельбы. Расстояние до мишеней – пятьдесят метров. Я бросил карабин на пол и поплелся к мишеням, чтобы сменить продырявленный пластик с человеческим силуэтом на новый.

Земляной настил над головой гасил все звуки, отчего шелест шагов бродил между стен, как в пустом съемочном павильоне. Сменив три мишени, чтобы не бегать каждые пятнадцать минут, я вернулся на огневой Рубеж и улегся на один из войлочных ковриков. Перед стрельбой полагалось хотя бы полчаса «поработать над выстрелом», но это было скучнейшим занятием, так что я решил сачкануть. Пристегнув кассету, я послал несколько гарпунов один за другим и глянул в окуляр трубы. Выстрелы легли неважно – сегодня у меня совсем не было настроения. Кроме того, прицел немного уполз и средняя точка попадания ушла левее, чем нужно. Я задумался, прикидывая, на сколько щелчков сместить прицел, чтобы карабин бил по центру мишени. Была для этого какая-то формула, я ее даже записывал, но сейчас позабыл.

– Четыре щелчка вправо, – голос над ухом заставил меня вздрогнуть.

Повернувшись, я увидел Долговязого, лежавшего возле соседней трубы.

– Ты ходишь, как кошка! – буркнул я. – Заикой когда-нибудь сделаешь. Чего тебя сюда принесло? Ты же пьяный, комендант не даст тебе карабина.

– Класть я хотел на твоего коменданта, – заявил Долговязый. – Что он мне, начальство? Для меня только бухгалтер начальство, который мне пенсию выписывает. На остальных я срать хотел с мачты. Поправься, говорю, на четыре щелчка.

Я четырежды щелкнул барабаном прицела.

– И не пали бездумно, – добавил отставник. – Ты же не по пиратам колотишь, где чем чаще, тем лучше, а по мишеням.

– Ты что, учить стрельбе меня решил? – огрызнулся я. – Шел бы лучше отсюда, у меня зачет через три дня.

– Ты его не сдашь, – хохотнул Долговязый.

– Не твоего ума дело.

– Ну это уж не тебе решать. Знаешь, почему у тебя ничего не выходит? Потому что ты оружие разлюбил.

– Оно мне надоело, вот и все.

– Это ты так думаешь, – Долговязый перешел на шепот. – А дело в другом.

Странно, но у меня от этих слов холодок пробежал по спине.

– В чем же, по-твоему?

– В том, что ты стал бояться оружия, когда увидел, как оно убивает людей.

– Арабов, что ли? – скривился я.

– Ты можешь усмехаться сколько угодно, но я вижу, как ты целишься. Ты стрелял в мусульман и видел, как они падают. А потом, когда все кончилось, наверняка представлял, что происходит при попадании гарпуна в живот, или в печень, или в грудную кость...

– Заткнись! – прервал его я. – Ты ненормальный придурок. Среди охотников все психи, черт бы вас побрал!

Меня трясло мелкой дрожью. Я вспомнил, что именно так все и было, как он говорил.

– Ты теперь боишься попадать в цель, – заявил отставник. – Страх подсознательный, но именно он заставляет тебя увиливать от тренировок.

Я не знал, что на это ответить. Соглашаться с ним не хотелось, хотя бы из принципа, а перечить – не нашлось аргументов.

– Ты-то сам в стенку с пятидесяти метров сможешь попасть? – Мне хотелось его поддеть, поскольку я ощущал себя задетым за живое. Такая дурацкая маленькая месть. Чтоб не теребил мое подсознание.

– Я выпил немного, – сконфузился он. – А вообще-то неплохо стрелял, когда приходилось.

– Ну так показал бы класс!

– Сейчас не буду. Пил бы коньяк – другое дело. А от джина мозги набекрень.

– Трепло ты, – проворчал я.

Он помолчал, словно ожидая, когда прогоревшая тема осядет в воздухе пеплом. Затем уставился на меня и произнес тоном циркового гипнотизера:

– Сила оружия не в убийстве. И не в убийстве его основная суть.

От неожиданности я немного опешил, но постарался взять себя в руки.

– В чем же тогда?

– В красоте.

Это меня окончательно выбило из колеи.

– Бред собачий! – Критическая оценка вещей постепенно возвращалась ко мне.

Глаза Долговязого сузились в щелочки.

– Дай мне гарпун, – он протянул руку.

Непослушными пальцами я вытащил гарпун из кассеты и положил в его взмокшую от жары и джина ладонь.

– Острие, – он поднес полированную сталь к глазам. – Бриться можно. Но ты ошибаешься, если думаешь, что инженеры проектировали эту штуку, чтобы максимально эффективно пробивать плоть. Нет! Эта форма, совершенная, как обводы музыкального инструмента, несет в себе идею полета. Полета в двух средах – газообразной и жидкой. Все в гарпуне подчинено достижению этой цели – длина, угол заточки, элемент оперения и шлифовка поверхности. Видишь эти волны на зеркальной поверхности? Для чего они, как ты думаешь?

– Не знаю, – признался я, ошарашенный таким напором эмоций.