ПРЕДАТЕЛЬ ПАМЯТИ - Элизабет Джордж

Ясмин положила руку на его плечо, будто желая защитить его. Дэниел обернулся и посмотрел на мужчину. Она развернула его обратно лицом вперед.

— Уинстон Нката, — сказал мужчина. — Нью-Скотленд-Ярд.

Это заставило Ясмин обратить на него внимание. Он протянул ей свое удостоверение, которое она изучила, прежде чем взглянуть на самого Нкату. Коп, думала она. Негр и при этом коп. Хуже нефа, ставшего подстилкой у белых, мог быть только неф-полицейский.

Она отвернулась от полицейского удостоверения, взмахнув волосами, и бусинки в ее бесчисленных косичках сыграли для Нкаты мелодию презрения. Он смотрел на нее так, как смотрят на нее все мужчины без исключения, и она знала, что он видит и что думает. Вот что он видит: тело, все шесть футов; лицо цвета грецкого ореха, лицо, которое могло бы быть лицом модели — с костями модели и с кожей модели, за исключением нижней губы, располовиненной и изуродованной шрамами, будто взорвалась пурпурная роза в том месте, где этот ублюдок Роджер Эдвардс разбил о ее лицо вазу за то, что она не отдавала ему свою зарплату продавщицы в универмаге и отказывалась идти на панель, чтобы оплачивать его привычки; он видит ее глаза цвета кофе — гневные, но в то же время настороженные; а если бы она, невзирая на вечерний холод, сняла пальто, он увидел бы и остальное и первым делом обратил бы внимание на короткий летний топ, который она носит, потому что живот у нее плоский, а кожа — гладкая, и если уж ей хочется выставить напоказ свой плоский гладкий живот, то так она и сделает, и плевать на время года. Вот что он видит. А что он думает? Да то же, что все они думают, что они всегда думают: «Не прочь позабавиться с такой, при условии, что на голову она наденет мешок».

— Могу я поговорить с вами, миссис Эдвардс? — спросил полицейский.

Голос у него был такой же, как у всех: будто они готовы под автобус лечь ради своих мамочек.

Наконец прибыл лифт, и дверь медленно, нехотя отъехала в сторону, словно говоря: «Раз уж вы настолько глупы, что рискуете заходить внутрь и ехать до четвертого этажа, то учтите, что если и доедете, то это еще ничего не значит, потому что дверь может и не открыться».

Ясмин подтолкнула Дэниела, чтобы он заходил в лифт. Коп повторил:

— Миссис Эдвардс, могу ли я поговорить с вами?

Она пожала плечами:

— Как будто у меня есть выбор, — и нажала на кнопку, помеченную цифрой «четыре».

Коп сказал:

— Отлично, — и тоже вошел в лифт.

Он был большим мужчиной. Она заметила это прежде всего остального в резком свете люминесцентной лампы на потолке лифта. Он был выше ее самой на добрых четыре дюйма. И на лице его тоже был шрам, белый, как полоска мела, бегущий от уголка глаза через всю щеку. Ясмин знала, что это за шрам — от лезвия бритвы, но не знала, как он был получен. Поэтому она спросила, мотнув головой в сторону его лица:

— А это что?

Коп глянул на Дэниела, который смотрел на него так, как всегда смотрит на чернокожих мужчин: с таким сияющим, таким открытым, таким жадным лицом, на котором было написано все, чего мальчугану не хватало в жизни с той самой ночи, когда его мама в последний раз бросила вызов Роджеру Эдвардсу. Коп ответил:

— Это напоминание.

— О чем?

— О том, каким идиотом может быть парень, когда уверен, что он круче всех.

Лифт дернулся и замер. Ясмин никак не прокомментировала слова полицейского. Коп стоял ближе всех к двери, поэтому он вышел первым, как только она со скрипом отъехала в сторону. А потом устроил представление, придерживая дверь, чтобы она не ударила внезапно Ясмин или ее сына… ага, как же, ударит. Много он знает об этом лифте. Он постоял сбоку, ожидая, пока все выйдут, и она проскользнула мимо него, говоря на ходу

сыну:

— Займись-ка этими пакетами, Дэн. И не урони парики, потом хлопот не оберешься пыль с них стряхивать.

Она впустила их в квартиру и включила свет в комнате, которая служила у них гостиной. Затем последовало очередное указание сыну:

— Иди набирай ванну. С шампунем только полегче, а не как в прошлый раз.

— Хорошо, мам, — сказал Дэниел.

Он бросил застенчивый взгляд на полицейского, — взгляд, который так красноречиво говорил: «Как тебе наша берлога, чувак?», что у Ясмин душа заболела за сына, и эта боль породила в ней гнев, поскольку она вновь увидела, сколько они с Дэниелом потеряли.

— Займись уже делом, — велела она сыну, а копу сказала: — Так чего тебе от меня надо? Как, ты сказал, тебя зовут?

— Он Уинстон Нката, мам, — встрял Дэн.

— Сколько раз тебе говорить, быстро за работу!

Он ухмыльнулся, полыхнув крупными белыми зубами, зубами взрослого, в которого он превращается куда быстрее, чем ей бы того хотелось. Улыбка осветила его лицо, не такое темное, как у Ясмин, ведь в нем смешались цвета кожи отца и матери. Мальчик исчез в ванной, и оттуда сразу послышался шум воды. Он, видимо, вывернул краны на полную мощность, желая показать, что данное ему поручение он выполняет ловко и умело.

Уинстон Нката остался стоять у двери, и это разозлило Ясмин еще сильнее, чем если бы он пошел разгуливать по всей квартире, осматривая каждый уголок ее собственности (комнат было всего четыре, и это заняло бы у него не больше двух минут).

— Так в чем дело? — спросила она.

— Вы позволите мне осмотреть вашу квартиру? — попросил он вместо ответа.

— Зачем? Я ничего плохого здесь не прячу. У тебя ордер есть? И я ходила отмечаться на прошлой неделе, как всегда отмечаюсь у Шэрон Тодд. Если она сказала вам что-нибудь другое… если эта сучка записала мне пропуск… — Ясмин ощутила, как страх ползет по коже рук от пальцев вверх, и вновь осознала, какую власть имеет офицер службы надзора над тем, что называется ее свободой. — Ее не было на месте, понятно? Мне сказали, что она у врача. С ней какой-то приступ случился, и ей велели срочно сдать анализы или еще что-то. И когда я пришла…

Ясмин сделала глубокий вдох, желая остановить поток слов. Она злилась, злилась на себя за то, что испытывает страх, и злилась на этого копа с порезанным бритвой лицом, который принес страх в ее дом. У копа на руках были не только все козыри — вся колода, и они оба знали это. Пожав плечами, она сдалась:

— Смотри, если хочешь. Все равно не найдешь того, что ищешь.

Бесконечно долгую секунду он смотрел ей в глаза. Она отказалась отводить взгляд, потому что отведенный взгляд означал бы, что он раздавил ее одним пальцем, как блоху. Поэтому она тоже смотрела на него, стоя там, где стояла, — у прохода на кухню. В ванной раздавался плеск воды — Дэн намыливал парики.

Наконец коп произнес: «Отлично» — и кивнул ей смущенно и вежливо, но она все равно была убеждена, что он притворяется. Первым делом он двинулся в ее спальню и щелкнул там выключателем. Ясмин видела, что он раскрыл платяной шкаф, с которого облупилась почти вся краска, но не стал выворачивать все подряд карманы, лишь провел пальцем по паре брюк. И из комода не стал выдвигать ящики, задержался только, разглядывая то, что лежало на его крышке: расчески, в одной из которых застряли белокурые волосинки, и блюдо с разноцветными бусами, которыми Ясмин подвязывала свои косички. Дольше всего он стоял перед фотографией Роджера, одна точная копия которой находилась в гостиной, вторая — на тумбочке у кровати Дэниела в маленькой спальне и третья — на стене над кухонным столом. На этой фотографии Роджеру Эдвардсу двадцать семь лет, он месяц как приехал из Австралии и два дня как залез в постель к Ясмин.

Коп вышел из спальни, снова вежливо кивнул хозяйке квартиры и заглянул в спальню Дэниела, где все повторилось: платяной шкаф, верх тумбочки, фотография Роджера. Затем он направился в ванную, откуда немедленно раздался оживленный голосок Дэна:

— Это моя обычная работа — стирать парики. Мама дает их дамам, которые болеют раком. Им надо принимать лекарства, а от него выпадают волосы. Тогда они приходят к маме, и она дает им волосы. Еще она делает им лица.

— Что, дает бороды и усы? — спросил коп.

— Да нет же, волосы тут ни при чем! — рассмеялся Дэниел. — Лица она делает косметикой. Она лучше всех умеет это делать, моя мама. Могу показать…

— Дэн! — рявкнула Ясмин. — Займись делом.

Ее сын тут же склонился над ванной.

А коп вышел из ванной, в который раз кивнул ей и пошел в кухню. Там была еще одна дверь, выходившая на крошечный балкон, где Ясмин сушила белье, и он открыл эту дверь, выглянул на улицу, потом аккуратно закрыл дверь и провел по косяку рукой, — рукой крупной, как и все его тело, — словно ища сколы. Он не открыл ни одного из кухонных шкафчиков, не заглянул в пенал с посудой. Он вообще почти ничего не делал, только постоял у стола, рассматривая в четвертый раз одну и ту же фотографию.

— Кто этот парень, миссис Эдвардс? — спросил он.

— Отец Дэна. Мой муж. Он умер.

— Сочувствую.