Поджигатели (Книга 2) - Николай Шпанов

- Что вы скажете о ситуации в целом, мой друг?

И в ответ на довольно общие фразы начальника Второго бюро добавил:

- Меня занимает вопрос о том, что сказали бы французы, если бы мы без особых околичностей отвергли предложение русских о переговорах наших генеральных штабов на случай осложнений в Чехии.

- Французы?.. Они вышли бы на улицу, - уверенно проговорил Леганье. Это удивительно, мой генерал, но, оказывается, французы еще помнят, как в семидесятом году, когда все друзья Франции показали ей спину, чешская депутация в венском парламенте протестовала против присоединения Эльзаса и Лотарингии к Германии.

- Значит, по-вашему, нужно продолжать "делать вид"?

- Безусловно, мой генерал.

- Ваше мнение совпадает с тем, что я слышал на-днях от одного писателя. - Леганье насторожился, но генерал так и не назвал имени. - Он убежден, что кипучая деятельность, которую развили немцы, внушает опасения. Многим начинает казаться, будто речь идет вовсе не об одной Чехословакии.

- Это и я могу подтвердить, мой генерал.

- Вы согласны со мною, Леганье, что если мы во-время и с надлежащей тщательностью приведем в движение нашу военную машину, то можем выйти победителями из схватки с Германией?

- Вполне, мой генерал.

- Но вам ясно и то, что если мы дадим Германии усилиться за счет Чехословакии, Польши и Прибалтики, а сами лишимся союзников в Южной и Восточной Европе, наши карты можно считать битыми?

Леганье не знал, какого ответа ждет генерал, и потому предпочел смолчать. Гамелен заговорил снова, с очевидною неохотой:

- А можете ли вы мне гарантировать, что никто ни в кабинете министров, ни в кругах, стоящих за ним, не строит такого рода планов?

- Это было бы ужасно!

- Не можете ли дать мне более конкретный ответ?

- Мне просто не верится, мой генерал!

Первый раз за всю беседу светлые глаза Гамелена остановились на лице собеседника. Этот взгляд был коротким, но никто не назвал бы его теперь ни добрым, ни невнимательным.

Голос генерал-инспектора прозвучал необычно твердо, когда он спросил:

- В ком из министров я наживу врага, если на прямой вопрос правительства, можем ли мы выступить, отвечу "да"?

Леганье сделал вид, будто не понял Гамелена, и тот пояснил:

- Если я скажу: мы можем выступить и победить.

Леганье стало очевидно, что Гамелен знает больше, чем следовало. Нужно было не попасть впросак: не показаться нерадивым дураком, но и не сказать лишнего. После короткого раздумья он проговорил тоном, которому стремился придать интонацию неуверенности:

- Если бы в состав кабинета входил Фланден...

Гамелен перегнулся через ручку кресла и снова посмотрел ему в глаза:

- А поскольку его там нет?

- Может быть... Боннэ? - промямлил Леганье.

Гамелен откинулся в кресле, и его взгляд ушел в сторону.

- Вот мы и поняли друг друга, мой дорогой Леганье.

Леганье, испугавшись, что совершил ошибку, сказав про Боннэ, поспешно добавил:

- Хотя должен доложить, что в довольно узком кругу, где ему не было нужды скрывать свои мысли, Боннэ в связи с вопросом о Суэце решительно заявил, что ни дюйма французской территории не будет уступлено ни при каких обстоятельствах.

- Это хуже, чем если бы он прямо заявил, что готов не только Гитлеру, но и Муссолини отдать все, что тем нравится. Из-за того, что он держит и Чехословакию в уверенности, будто мы безусловно исполним свои договорные обязательства, Бенеш может пойти на какой-нибудь неверный шаг и... дом загорится с двух концов.

- Не думаю, мой генерал, чтобы Бенеш еще сохранил какие-нибудь иллюзии.

- Он предпочитает итти с русскими против немцев, чем отдать эти Судеты, - брезгливо проговорил Гамелен.

- Даже если мы совсем отступимся?

- Появление русских по эту сторону Карпат сейчас же вызвало бы крестовый поход против них всей Европы, а значит...

- И против нас?

- Увы!.. Все это очень грустно, дорогой Леганье, очень грустно. Гамелен в задумчивости побарабанил ногтями по мрамору пресс-папье, которое перед тем внимательно рассматривал. - Ужасно, но, по-видимому, это так: мы должны пожертвовать своею южной линией Мажино в Судетах, чтобы спасти Европу от вступления Красной Армии. Тут больше ничего не придумаешь. - Он взмахнул прессом, как бы предостерегая Леганье от реплики. - Насчет Боннэ, мой друг... На-днях, на заседании кабинета, он так исказил мою докладную записку о готовности вооруженных сил, что создалось впечатление, как раз обратное тому, которое я хотел достичь. Вместо того чтобы убедиться в нашей готовности драться и победить, министры остались при мнении, что мы обречены на поражение.

- Если угодно, мой генерал, мы можем доставить материал, который позволит вам опровергнуть слова Боннэ.

- Что вы, что вы, Леганье! Как можно! Такое опровержение станет известно англичанам, и у Чемберлена создается впечатление будто мы намерены действовать одни. Мы с вами не должны вмешиваться в дела дипломатов. К тому же, мой друг, какие бы опровержения вы мне ни доставляли, я уже ни за что не решусь в присутствии Боннэ сделать ни одного откровенного доклада.

- Не слишком ли далеко идут ваши подозрения, мой генерал?

- Какое там далеко! - с неожиданной резкостью проговорил Гамелен. - Вы знаете, что мне сказал премьер? "Я не поручусь за то, что любой ваш доклад, сделанный в присутствии Боннэ, не станет на другой же день известен немцам". Вы, Леганье, должны были бы знать это раньше премьера.

- Принимаю ваш упрек, мой генерал, - делая огорченное лицо, смиренно проговорил Леганье.

Тон генерала стал снова мягким, как всегда:

- Не принимайте мои слова близко к сердцу. Все, что меня сегодня интересует насчет Боннэ, - его спекуляции на фондовой бирже.

- Простите, мой генерал?..

- Да, да, вы не ослышались: его биржевая игра, успех которой зависит от наших уступок Гитлеру, - вот и все.

С этими словами Гамелен стукнул прессом по столу и поднялся в знак того, что прием окончен.

На следующее же утро, как только закончилось совещание начальников отделов, Леганье приказал майору Анри задержаться и изложил ему деликатное поручение: офицер прикомандировывался к министру иностранных дел с задачей информировать бюро о каждом слове господина Боннэ.

- Но предлог, мой генерал? Как смогу я проникнуть в штат господина Боннэ?

- Ему нужен секретарь. Я обещал прислать человека.

Леганье не стал добавлять, что при этом он предупредил Боннэ о том, что посылаемый им человек является офицером секретной службы и что донесения этого офицера он, Леганье, должен будет докладывать Гамелену.

- Генерал-инспектор особенно интересуется вашими сделками на фондовой бирже, - сказал тогда Леганье Боннэ.

- Ах, старый "молчальник"! - со смехом воскликнул министр и почесал карандашом кончик длинного носа. - Теперь я понимаю, кому обязан последней потерей на пакете "Чешских анилиновых". Старый хитрец! Ну, подожди же!

В присутствии нового секретаря патриотические фразы лились из большого рта Боннэ нескончаемым потоком. При этом министр был уверен, что каждое его слово делается достоянием Второго бюро. Он не подозревал, что большая часть его усилий пропадает напрасно: донесения Анри Второму бюро были кратки и бессодержательны. Исчерпывающие же доклады обо всем, что Анри слышал от чиновников Боннэ, - а слышал он от них такое, что господин министр вовсе не был намерен предавать гласности, - Анри каждое утро перед отправлением на службу отдавал человеку, приносившему ему завтрак из ресторанчика, который был одним из многочисленных пунктов связи разведывательной сети, раскинутой по Парижу Абетцем.

17

Отлет Бена в Лондон освобождал Роу от каких бы то ни было забот. Самому Роу необходимо было задержаться в Оберзальцберге. Секретная депеша шефа, полученная через редакцию "Телеграфа", требовала сведений о предстоящих встречах Гитлера с венграми и поляками. Поляки не беспокоили Роу: связи в польском посольстве в Берлине у него обширные и прочные. Он был уверен, что в случае надобности мог бы за невысокую цену завербовать и самого посла Липского, которому не было большого смысла разыгрывать невинность в ведомстве министра, заведомо состоявшего на службе если не в трех разведках сразу, то уже в двух-то наверняка - немецкой и французской.

Хуже обстояло дело с венграми. В их государстве англичане не считали нужным держать обширную сеть секретной службы. Но Роу надеялся, что три дня, оставшиеся до свидания Гитлера с Хорти, - срок достаточный, чтобы можно было сварить кашу с таким темпераментным народом, как мадьяры. Так оно и случилось. Через три дня перед Роу уже лежали два плоских футлярчика, похожих на изящно переплетенные записные книжки. Каждый футляр содержал миниатюрный звукозаписывающий аппарат. Благодаря хорошо оплаченной любезности поляка и венгра аппараты эти, находясь в их карманах, записали каждое слово, произнесенное во время свидания Гитлера с главою фашистской Венгрии Хорти и с польским послом Липским.