Или – или - Айн Рэнд

– Нет, мисс Таггарт.

– Соедините меня с ними немедленно, когда позвонят.

– Хорошо, мисс Таггарт.

Выключив селектор, она подумала, что голос секретаря звучал странно: неестественно напряженно.

У нее слегка кружилась голова от голода, и она подумала, что надо бы сходить за чашечкой кофе, но перед ней лежал отчет главного инженера, который необходимо было дочитать. Она закурила новую сигарету.

Главный инженер докладывал с места работ, он инспектировал обновление главного пути рельсами из металла Реардэна, которые были перевезены с умершей линии Джона Галта. Дэгни сама выбрала участки, где ремонт совершенно необходим. Открыв отчет и начав читать, она с досадой и недоверием узнала, что он остановил работу на горном перегоне Уинстон, штат Колорадо. Он рекомендовал изменить план: предлагал использовать рельсы, предназначавшиеся для участка Уинстон, для ремонта ветки Вашингтон – Майами. Он выдвинул свои аргументы: на той ветке на прошлой неделе сошел с рельсов поезд, и мистеру Тинки Хэллоуэю из Вашингтона, который путешествовал в компании друзей, пришлось задержаться на три часа; главному инженеру сообщили, что мистер Хэллоуэй выразил крайнее неудовольствие. Хотя с технической точки зрения, говорилось в отчете главного инженера, рельсы на дороге Вашингтон – Майами в лучшем состоянии, чем на участке Уинстон, с социологической точки зрения необходимо учитывать, что ветка на Майами обслуживает наиболее влиятельных пассажиров; поэтому главный инженер предложил на некоторое время приостановить работы на ветке Уинстон и рекомендовал пожертвовать забытым Богом горным участком пути ради линии, где «Таггарт трансконтинентал» не может рисковать репутацией.

Дэгни, раздраженно делая пометки на полях, думала, что должна немедленно прекратить это безумие.

Зазвонил телефон.

– Да? – Она рывком подняла трубку. – Это вагоностроительный завод Мак-Нила?

– Нет, – ответила секретарь. – Это сеньор Франциско Д'Анкония.

Дэгни в замешательстве смотрела на микрофон:

– Хорошо. Соедините.

Она услышала голос Франциско:

– А ты все равно у себя в кабинете. – Голос звучал насмешливо, строго и напряженно.

– А где я, по-твоему, должна быть?

– И как тебе новый мораторий?

– Новый?..

– Мораторий на разум. – О чем ты говоришь?

– Ты что, сегодняшних газет не читала?

– Нет.

Последовало молчание, потом он медленно, серьезным тоном сказал:

– Почитай, Дэгни.

– Хорошо.

– Я перезвоню.

После разговора с Франциско она попросила секретаря:

– Принесите мне газету.

– Хорошо, мисс Таггарт, – мрачно ответила секретарь. Эдди Виллерс вошел в кабинет и положил газету на ее стол. Выражение его лица означало то же, что и слова Франциско: известие о приближении невообразимой катастрофы.

– Никто не хотел первым сообщать тебе об этом, – чуть слышно сказал он и вышел.

Несколько мгновений спустя, когда она поднялась из-за стола, у нее возникло чувство, что она полностью владеет своим телом и в то же время совершенно его не ощущает. Ей казалось, будто кто-то поднял ее на ноги и она стоит не касаясь земли. Каждый предмет в ее кабинете обрел неестественную четкость очертаний, но она ничего вокруг не видела, хотя знала, что, если понадобится, увидела бы нить паутины и прошла бы по краю пропасти с уверенностью лунатика. Она не знала, что смотрит прямо перед собой глазами человека, который утратил способность сомневаться, забыл, что такое сомнение. Осталась лишь простота единственного чувства и единственной цели. Дэгни не осознавала, что то, что бурлило в ней и в то же время ощущалось как необычное внутреннее спокойствие, было чувством абсолютной уверенности. А гнев, который сотрясал ее тело, гнев, благодаря которому она почувствовала готовность убивать и умирать с одинаковой страстной безучастностью, был любовью и стремлением к чистоте, любовью, которой она посвятила всю свою жизнь.

Держа газету в руке, она вышла из своего кабинета. Лица ее сотрудников повернулись к ней, когда она пересекала приемную, но эти лица казались ей воспоминанием из далекого прошлого.

Она шла быстрым шагом, но не прилагала к этому особых усилий, находясь во власти того же чувства, – возможно, она и касалась пола, но не ощущала его под ногами. Она не знала, сколько коридоров ей пришлось пересечь, чтобы добраться до кабинета Джима, и встретился ли ей кто-нибудь на пути; она знала, какой дорогой идти и какую дверь толкнуть, чтобы без доклада войти в кабинет и приблизиться к столу.

К тому времени, когда Дэгни предстала перед Джимом, газета была свернута трубочкой. Она бросила газету ему в лицо. Газета ударила его по щеке и упала на ковер.

– Считай это заявлением об отставке, Джим! – бросила она. – Я не буду ни рабом, ни надсмотрщиком.

Она не услышала, как он вскрикнул от неожиданности, – звук закрывшейся за ней двери заглушил его негромкий возглас.

Она вернулась к себе в приемную и, направляясь в кабинет, сделала Эдди знак следовать за ней.

Четко и спокойно она сказала:

– Я подала в отставку.

Он молча кивнул.

– Пока не знаю, что буду делать. Я уезжаю, хочу все обдумать и принять решение. Если решишь последовать за мной, я буду в Вудстоке.

Там находился старый охотничий домик в Беркширских горах, который она унаследовала от отца и который много лет не посещала.

– Я хочу бы последовать за тобой, – сказал он шепотом, – я хочу бросить все и… не могу. Я не могу заставить себя сделать это.

– Не мог бы ты оказать мне услугу? – Конечно.

– Не говори ни слова о железной дороге. Я не хочу об этом слышать. Никому не говори, где я, кроме Хэнка Реардэна. Если он спросит, расскажи ему об этом доме и как туда добраться. Больше никому. Я никого не хочу видеть.

– Хорошо.

– Обещаешь?

– Конечно.

– Когда решу, что делать дальше, дам тебе знать.

– Буду ждать.

– Это все, Эдди.

Он знал, что она тщательно взвесила каждое слово и что в этот момент к сказанному нечего добавить. Склонив голову, Эдди таким образом сказал остальное и вышел из кабинета.

Дэгни увидела отчет главного инженера, раскрытый на столе, и подумала, что должна приказать незамедлительно возобновить работу на перегоне Уинстон, но вспомнила, что это теперь не имеет смысла. Она не чувствовала боли. Она знала, что боль придет позднее и будет подобна агонии, что бесчувствие этого мгновения было передышкой, которую она получила перед агонией, чтобы быть в силах перенести ее. Но это не имело значения. «Если так надо, я стерплю», – подумала Дэгни.

Она села за стол и позвонила Реардэну на завод в Пенсильванию.

– Здравствуй, дорогая. – Он сказал это очень просто, потому что это было реальным и правильным, а ему было необходимо придерживаться понятий реальности и правильности.

– Хэнк, я ушла в отставку.

– Понимаю. – Его голос прозвучал так, будто он предвидел это.

– Никто не пришел за мной, может быть, никакого разрушителя и вовсе нет. Не знаю, что буду делать дальше, я должна уехать, чтобы какое-то время не видеть никого из них. Потом я приму решение. Я знаю, что ты не можешь уехать со мной сейчас.

– Нет. У меня есть две недели, они ожидают, что за это время я подпишу дарственный сертификат. Я хочу быть здесь, когда этот срок истечет.

– Я понадоблюсь тебе в течение этих двух недель?

– Нет. Для тебя это еще тяжелее, чем для меня. У тебя нет способа борьбы с ними. А у меня есть. Пожалуй, я рад, что они сделали это. Все ясно и бесповоротно. Не беспокойся обо мне. Отдыхай. Главное, отдыхай от всего этого.

– Да.

– Куда ты едешь?

– За город. У меня есть охотничий домик. В Беркширских горах. Если захочешь увидеть меня, Эдди Виллерс расскажет, как туда добраться. Я вернусь через две недели.

– Окажешь мне услугу? -Да.

– Не возвращайся, пока я не приеду за тобой.

– Но я хочу быть здесь, когда это произойдет.

– Предоставь это мне.

– Что бы они ни сделали с тобой, я хочу, чтобы они сделали со мной то же.

– Предоставь это мне. Милая, неужели ты не понимаешь? Думаю, сейчас я больше всего хочу того же, что и ты: не видеть их. Но мне нужно побыть здесь еще некоторое время. И мне будет намного легче, если я буду знать, что по крайней мере ты для них недосягаема. Я хочу сохранить в душе хоть что-то светлое, какую-то опору. Пройдет совсем немного времени, и я приеду за тобой. Понимаешь?

– Да, милый. До свидания.

Она легко, не чувствуя собственного веса, вышла из кабинета и пошла по длинным коридорам здания «Таггарт трансконтинентал». Она шла, глядя прямо перед собой. Она шагала четко, размеренно, исполненная бесповоротной решимости. Она шла, подняв голову, на ее лице читались удивление, внутреннее спокойствие и умиротворенность.

Проходя по вестибюлю терминала, она взглянула на памятник Натаниэлю Таггарту. Дэгни не увидела в этой каменной фигуре ни боли, ни упрека, только ощутила, как растет ее любовь к этому человеку, как крепнет в ней уверенность, что она все больше приближается к нему, к его пониманию смысла жизни.