Тонкая работа - Сара Уотерс

Я прячу лицо, а он смеется.

— Не смейтесь! — Я пытаюсь вырваться. — Нечего смеяться.

— Не смеяться? Да скажите еще спасибо, что хоть смеюсь, а не чего похуже. Знаете ли вы — вы-то точно знаете, — как подобные дела могут распалить мужчину. Благодарение Господу, я не столько джентльмен, сколько жулик: у меня другие понятия. Вы любите себе — да и черт с вами, мне-то что... Не дергайтесь, Мод! — Я попыталась выкрутиться из его цепких объятой. — По мне, так любите себе, и черт с вами, — повторяет он. — Но из-за этого лишать меня моих денег — тянуть время, забыв про наш уговор, про наши надежды, про собственное свое светлое будущее, — вот этого не будет. Хотя бы потому, что теперь я знаю, что такое важное нас здесь держало. А теперь — пускай она проснется. Уверяю вас, мне так же неудобно, как и вам, когда вы крутитесь! Пусть проснется и хватится нас. И пусть посмотрит, что мы тут делаем. Вы не хотите изображать ласку? Ладно. Тогда я буду держать вас здесь, пока она не найдет нас и не решит наконец, что мы любим друг друга. И это будет как раз то, что надо. Стойте смирно!

Отвернув лицо, он кричит. Крик его эхом разносится над рекой, в дрожащем от зноя воздухе, и тает вдали.

— Это ее разбудит, — поясняет он мне.

Я дергаю плечом:

— Мне больно.

— Стойте как влюбленная — и я буду сама нежность. — Он снова улыбается. — Представьте, что я — это она. Ой! — (Это я попыталась ударить его.) — У вас что, синяков давно не было? Я могу и посильнее...

Он еще крепче сжимает меня, так, что я уже не могу пошевелиться. Он высокий и сильный. Пальцы его смыкаются вокруг моей талии — как полагается на любовном свидании. Я все пытаюсь вырваться — и так мы стоим, потные и красные, как борцы на ринге. Но, наверное, издалека можно подумать, что это у нас любовные объятия такие.

В конце концов я устала вырываться. Солнце все припекает. Лягушки квакают, вода плещет в камышах. Но день не радует: на меня словно пелена опустилась, вязкая и душная.

— Простите меня, — говорю я еле слышно.

— Не за что извиняться, во всяком случае сейчас.

— Я просто...

— Вы обязаны быть сильной. Вы же сильная, я сам сколько раз убеждался.

— Это только...

Но что — только? Что я могла сказать ему? Только что ее голова была у меня на груди, когда я просыпалась. Что она согрела мне замерзшие ноги своим дыханием. Что подточила мне зуб серебряным наперстком. Что принесла мне бульон — чистый бульон — вместо вареного яйца и радовалась, когда я его выпила. Что в одном глазу у нее темное пятнышко. Что она считает меня хорошей...

Ричард смотрит мне в лицо и говорит:

— Послушайте меня, Мод. — Он меня крепко держит. Я как тряпичная кукла в его руках. — Послушайте! На ее месте могла быть другая девушка. Могла быть Агнес! Ну? Но это та девушка, которую нам надо обмануть и упрятать в темницу, чтобы самим стать свободными. Эту девушку заберут врачи, без лишних вопросов. Вы не забыли наш план?

Я киваю.

— Но...

— Что?

— Я боюсь, что в конце концов не осмелюсь...

— Ну да, зато вы осмелились влюбиться в маленькую воровку? Ну, Мод. — В голосе его звучит явная насмешка. — Вы что, забыли, с какой целью она попала к вам в дом? Или, думаете, она забыла? Что вы для нее? Слишком долго сидели вы среди дядюшкиных книг. Там девицы только и делают, что влюбляются. Все до единой. Если бы они и в жизни так любили, никто бы не писал подобных книг.

Он оглядывает меня с головы до ног.

— Да она рассмеется вам в лицо, если узнает. И мне бы в лицо расхохоталась, расскажи я ей...

— Вы не посмеете! — кричу я в отчаянии. Сама мысль об этом кажется мне невыносимой. — Только скажите, и я навсегда останусь в «Терновнике». Дядя мой все про вас узнает — и пусть мне потом будет хуже.

— Я ей ничего не скажу, — отвечает он медленно, с расстановкой, — если только вы сделаете то, что должны, и не откладывая. Я не скажу, если вы дадите ей понять, что любите меня и согласны стать моей женой и потому готовы на побег, как и уговорено.

Я отворачиваюсь. И снова повисло молчание. Потом говорю очень тихо но что еще мне остается? — говорю: «Обещаю». Он кивает, вздыхает. Потом, все еще крепко меня сжимая, приникает к самому моему уху.

— Вон она идет! — шепчет. — Вдоль стены пробирается, чтобы не заметили. Так что давайте изображать, что у нас все серьезно...

Он целует меня в голову. От жары и духоты, а также от того, что я устала, я не сопротивляюсь и позволяю ему целовать себя. Он приподнимает мою руку. Целует край рукава. Когда добирается до запястья, я дергаюсь как от укуса.

— Ну-ну, — миролюбиво говорит он. — Хоть немного побудьте паинькой. Извините за усы. Представьте, что это не мои губы, а ее.

У него мокрые губы. Он отворачивает край моей перчатки, касается кожи кончиком языка — мне противно, но я не могу ничего поделать и со стыдом думаю, что Сью сейчас стоит и смотрит и радуется, что у нас с ним все сладилось.

Да, он раскрыл мне глаза. Он подвел меня к ней, мы прошли в дом, она сняла с меня плащ, туфли, щеки у нее от загара порозовели. Она подходит к зеркалу, серьезно вглядывается в свое отражение, проводит по лицу рукой... Только и всего. Но у меня сердце замирает — ныряет в пустоту, в черноту, жуткую, опасную. Мне кажется, я схожу с ума. Смотрю, как она отворачивается от зеркала, потягивается и принимается бесцельно ходить по комнате взад-вперед, — я примечаю все ее мелкие движения и жесты, за которыми я уже давно так пристально следила. Так это — любовное желание? Странно, но я, именно я, этого как раз и не знаю! Судя по книгам, я считала, что желание — это что-то легкое, необременительное. Думала, оно связано с положенными органами так же точно, как обоняние с носом и зрение — с глазом. А это странное чувство охватывает меня всю, изнуряет как болезнь. Оно словно вторая кожа.

Наверное, она заметила. И теперь, когда он подобрал слово, мне кажется, на мне клеймо — как на подкрашенных дядиных гравюрах, где алеют губы, открытые раны или полоски от розог. Я боюсь лечь с ней рядом. Боюсь заснуть. Боюсь, что во сне увижу ее. Боюсь, что во сне потянусь к ней...

Но даже если она и заметила во мне перемену, то подумает, что всему виной Ричард. Видя, что я не в себе, что руки мои дрожат, а сердце бешено колотится, она решит, что это из-за него. Она в ожидании, все еще в ожидании. На другой день я веду ее в парк — к могиле моей матери. Сажусь у могильной плиты, за которой я так ухаживала, обрывала сорняки, счищала плесень. Как бы мне хотелось с размаху ударить по ней! И еще мне бы хотелось — это желание возникало у меня много раз, — чтобы мать моя ожила, и я бы тогда вновь ее убила.

Я говорю Сью:

— Знаете, как она умерла? Это я своим рождением ее убила! — И до чего же трудно сдержать ликование, рвущееся наружу при этих словах.

Но она, кажется, не заметила. Она не сводит с меня глаз, я принимаюсь плакать, она пытается утешить меня и из всех возможных слов утешения находит лишь эти: «Мистер Риверс».

Я презрительно морщусь и отворачиваюсь. Она ведет меня к часовне — возможно, чтобы напомнить о браке. Дверь часовни заперта, и внутрь попасть не удается. Она ждет, что я скажу. В конце концов я произношу как по писаному:

— Сью, мистер Риверс просил моей руки.

Она рада за меня. И когда опять видит на глазах моих слезы — притворные слезы вслед за первыми горькими, — я задыхаюсь, заламываю руки и кричу: «О, что же мне делать?» — она дотрагивается до меня, заглядывает в глаза и говорит:

— Он вас любит.

— Вы так думаете?

Да, она уверена. Говорит:

— Вы должны следовать велению вашего сердца.

— Но если бы я могла знать наверняка!

— Но каково это, — говорит она, — любить и вдруг потерять того, кого любишь!

Она смотрит на меня в упор, и я не выдерживаю ее взгляда, отворачиваюсь. Она говорит о биении крови, о голосах, о мечтах. Я вспоминаю его поцелуй — он как ожог на коже, — тут-то она сразу понимает, что не люблю я его, а ненавижу, ненавижу...

Она побледнела.

— Что же вы будете делать? — шепчет.

— Что делать? А разве у меня есть выбор?

Она не отвечает. Только отворачивается от меня и смотрит на запертую деревянную дверь. Какой нежный у нее профиль! Замечаю крохотную ямочку на мочке уха. Когда она поворачивается ко мне, я не узнаю ее лица.

— Выходите за него, — говорит она мне. — Он вас любит. Выходите за него и делайте все, как он скажет.

Она приехала в «Терновник», чтобы погубить меня, обмануть и причинить боль. «Ну погляди на нее,— говорю я себе. — Видишь, какая она невзрачная, ничтожная. Воровка, обманщица. У таких ценится лишь ловкость рук, люди для них — ничто». Мне казалось, я смогу подавить в себе чувство, как нередко подавляла гнев или обиду. «Неужели из-за нее я откажусь от своего будущего, лишусь свободы? — думаю я.— Ну уж нет!»

День побега приближается неотвратимо. Ну уж нет. Дни становятся теплее, ночи — короче. Нет, нет и нет...