Корона клинков - Елизавета Берестова

— Да, — воскликнул он, всем своим видом выражая искреннюю готовность быть полезным, — конечно, с нами путешествует мальчик. Это Зяблик — внук покойного приятеля моего господина. Бедняга, — вздохнул фавн глубоким прочувствованным вздохом, — рано осиротел, а вот теперь и дед богам душу отдал. Мой господин из-за своего добросердечия принимает участие в судьбе сироты.

Он смолк, опасаясь, не хватил ли через край. Мужчина какое-то время помолчал, потом нахмурился и сказал:

— Мы проверим твои слова, старик, все до одного. Молись, крепко молись, чтобы господин Меллорн пришёл в таверну к назначенному сроку. И если вдруг окажется иначе…, — он многозначительно покачал головой, — тебе не удастся умереть быстро. Плётка учился на врача, поэтому лучше многих других представляет, как причинить человеку боль. Ещё до утра ты испытаешь его искусство на своей шкуре, коли имел глупость обмануть меня.

Торки сжался и сделал вид, что с ужасом смотрит в сторону палача.

Больше влиятельный незнакомец не удостоил пленника своим вниманием, он поднялся и покинул подвал вместе с палачом. Стражники проверили верёвки, которыми фавн был привязан к стулу, попреперались немного из-за того, кому первому караулить пленника, и ушли. Дверь закрылась с хищным лязгом, и чуткие уши фавна уловили, что единственным запором, отделяющим его от свободы, был массивный брус, задвинутый снаружи.

Стражники унесли с собой лампы. Они полагали, что оставили старикана в полной и непроглядной темноте. Но фавну, обладавшему отличным ночным зрением, вполне хватало тусклого бледного света, пробивавшегося сквозь узкие вентиляционные отверстия под крышей. Торки резко выдохнул и принялся изменять свой облик так, чтобы вырваться из пут. Для начала он сделал свои руки длинными, тонкими и гибкими. Очень скоро они без труда выскользнули из верёвок и возвратились к своему обычному виду. Некоторое время ушло на то, чтобы восстановить в них кровоток. Когда пальцы снова стали подвижными и чуткими, фавн быстро справился с узлами на ногах, распутал всю веревку и аккуратно смотал её в бухту. Теперь оставалось дождаться наступления темноты. По прикидкам в запасе у Торки имелось часа три, а то и больше, и он собирался провести это время с удовольствием и пользой. Как только он переступил порог подвала сенатора, ему в нос ударил запах первоклассных копчений, и теперь фавн был не прочь познакомиться с ними поближе.

У сенатора оказался отличный выбор вин и колбас, а уж про пряные окорока и говорить нечего! Торки подзакусил хорошенько, а когда свет в маленьких оконцах померк окончательно, вооружился длинной тяжёлой доской, встал сбоку от двери (благо она открывалась наружу) и принялся ныть надтреснутым стариковским голосом:

— Парень, а парень, — взывал он к своему тюремщику, — ты меня слышишь?

— Чего надо, — не очень-то любезно отозвался стражник через дверь.

— Милок, отведи меня в отхожее место. У меня дюже большая нужда.

— Не велено! — последовал суровый ответ.

— Ой, ой, ой, — вдохновенно заверещал Торки, — ой, терпежу нету, я тут сенатору весь подвал загажу!

— Гадь себе, подвал не наш, мне без разницы.

— Но твоему господину вряд ли придётся по вкусу допрос вонючего пленника, — сказал фавн и издал губами довольно достоверный неприличный звук, — тебя за это точно по головке не погладят.

Парень за дверью поразмыслил немного, прикидывая возможные последствия собственного бездействия, и, наконец, загремел засовом.

— Ладно, — бормотал он, — сведу тебя, так и быть, по нужде. Мы ж — не звери.

Дверь распахнулась и в подвал шагнул стражник. Торки со всей силы саданул его доской по голове, при этом он умудрился подхватить масляную лампу, выпавшую из руки несчастного.

Для того чтобы тщательно прикрутить его к стулу, фавну много времени не потребовалось. Затем он посветил в лицо потерявшего сознание лампой и перевоплотился. Заткнув пленнику рот его же собственной перчаткой, Торки забрал меч, лампу и тихо вышел за дверь. Он полагал, что скоро придёт напарник сменить его. Просто так покинуть пост было неосмотрительно: отсутствие часового могло привлечь внимание к пленнику и подмене. А чем дольше но обнаружится обман, тем больше шансов выбраться из передряги живым.

Действительно, сменщик не заставил себя долго ждать. Загремели кованные сапоги, и в подвал спустился второй стражник.

— Ну как тут наш подопечный? — поинтересовался он, устраиваясь на лавке, которую они приволокли для собственного удобства, — не беспокоил?

— Ничуть, — откликнулся Торки, — старикан нам попался покладистый. Сидит тихо, как мышь.

— Вот и ладно. Там в кордегардии мужики пиво пьют, если поторопишься, ещё успеешь пропустить кружечку.

— С удовольствием, — фавн изобразил оживление, — а то в глотке натуральная пустыня образовалась.

Когда он вышел из повала, то прямиком направился к воротам. В парке сенатора было многовато вооружённых людей для столь позднего часа. Свет факелов выхватывал из темноты озабоченные лица, явно что-то затевалось. Ворота охранялись на совесть: четверо топтались на улице, а ещё трое коротали время во дворе. Их пики, весьма угрожающего вида, мирно стояли у стены. Нет, просто так туда соваться опасно: во-первых, Торки не знал пароля, а во-вторых, навряд ли обычный стражник может просто так выйти за ворота. Спасительная темнота скрыла парня от случайных глаз. И тут ему в голову пришла интересная идея.

Осокорю пришлось перебраться в одну из трех кофеен, работавших до полуночи. Он не в силах был больше проглотить хотя бы один глоток кофе, поэтому попросил вина. Вечером центральная площадь Лероны преобразилась и зажила своей особенной ночной жизнью.

Прогуливались городские щёголи, они курили, обменивались новостями, и напитки, предлагаемые в оставшихся открытыми заведениях, становились всё крепче. Лица проституток в свете масляных фонарей казались не такими потёртыми и вульгарными, а дешёвые драгоценности блестели почти как настоящие. Одна девица, жеманно кутаясь в видавшую виды накидку из лисицы, дважды продефилировала мимо Осокоря, искоса на него посматривая. Затем она, как бы невзначай, облокотилась на его стол и хрипло с придыханием спросила:

— Не угостите даму рюмочкой леронского?

— Ступай прочь, — сквозь зубы бросил легат.

Видимо от цепкого взгляда жрицы любви, вышедшей на промысел, не спасал даже слабеющий амулет. Она хмыкнула, но поняла, что все её усилия бесполезны, пошла к другому столику. Больше Осокоря никто не беспокоил. Дворец сенатора и парк словно бы впали в оцепенение. Ничего не происходило, только стража сменялась каждые три часа. Даже сам дворец, прятавшийся в глубине парка, казался неестественно тёмным, будто нежилым.

Вдруг ворота распахнулись, и на улицу вышел Марк Луций Бестия собственной персоной. Стражники мгновенно вытянулись перед ним и вскинули руку в приветствии. Консул небрежно отмахнулся он них и не спеша пошёл по площади.

Нечто в поведении и походке Бестии насторожило Осокоря, только он никак не мог взять в толк, что: то ли слишком размашистая походка, то ли некоторая сутулость, а, может быть, дело было в вороватых взглядах, которые консул бросал по сторонам.

Легат последовал за ним. Он не мог себе представить, что подозрительный Бестия вышел без личной охраны. Тем временем Второй консул дошёл до угла и свернул в боковой неосвещённый переулок, примыкающий к сенаторскому парку с севера. Осокорю хорошо была видна его высокая фигура, когда он шёл по светлым камням тротуара. Осторожно двигаясь следом, легат держался поближе к домам на противоположной стороне. И тут он, наконец, понял, что было не так в Бестии — беспокойство. Никогда Второй консул не имел привычки оглядываться на ходу и нервно дёргать головой. Перед нишей в середине ограды он ещё раз воровато оглянулся и юркнул внутрь. Утром Осокорь обошёл сенаторский парк и отлично знал, ниши под резными башенками были глухими, то есть никакого выхода оттуда не имелось вовсе. Легат ускорил шаги, его подозрение начало перерастать в уверенность: в темноте ниши прятался вовсе не Марк Луций Бестия. Но когда Осокорь приблизился, из ниши прямо на него выскочил осёл. Он ошарашено уставился на легата большими влажными глазами, затем всхрапнул, поднялся на задние ноги и, перебирая в воздухе передними, сделал несколько шагов. После чего развернулся и помчался прочь со скоростью хорошей скаковой лошади. Вскоре стук его копыт замер в отдалении.

Осокорь не выдержал и рассмеялся: каков шельмец! Ловок, ничего не скажешь. Ай да Дурында, молодец. Но тут пришли беспокойные мысли, что задумал Бестия? И чем больше легат Первого Безымянного легиона думал, тем тревожнее получались выводы. Второй консул вместе со своими людьми захватывает дворец Тита Северуса — главы сенатского большинства. Это похоже на государственный переворот, ну, или подготовку к таковому. Особенно, если учесть, что Тит Северус принадлежит к партии Первого консула Флорестана Озёрного, родного дяди нынешнего принца-регента Аурона. Да, положение у Осокоря незавидное: того и гляди затянет в политические жернова и перемелет так, что и пыли на ветру не останется.