Полночная любовница - Мэгги Робинсон

— Прошу прощения. Вы, двое, идите вперед. Я собираюсь ползти вверх как краб.

Ей показалось, она услышала смешок Джеймса, но было слишком темно, чтобы видеть его лицо.

— Я вернусь за тобой, если застрянешь. Только устрою Джеймса.

— Конечно.

Они протащились мимо нее, пока она сидела на мокрой траве. Лоретта съехала прилично вниз, пока угол не изменился, и она не решила, что теперь ей будет легче ползти на четвереньках. Кон то и дело окликал ее, и она отзывалась. Звезды на жемчужно-сером небе побледнели. Ночь почти закончилась.

Все в доме наконец затихли как раз тогда, когда надо было начинать день. Кон сам выкупал Джеймса, доверив Надие зашить порез на плече, а Сейди втереть травяную мазь в его царапины и синяки. Джеймс немного поел — и его вырвало. Теперь он спал, укутанный в простыни и такой же белый. Беатрикс составила ему компанию и дремала в кресле в уголке комнаты. Она упросила Кона позволить ей посидеть с ним, желая внести свой вклад в спасение и выздоровление. Лоретта скрылась наверху, чтобы помыться. Чтобы не обременять слуг лишней работой, он отправился на озеро с куском мыла и поплавал чуть ли не с ожесточением, как будто не бодрствовал всю ночь и был на десяток лет моложе. Физическая нагрузка была своего рода наказанием.

Он был так близок к тому, чтобы потерять сына.

Когда-то Джеймс был для него в какой-то степени абстрактным понятием. Едва он родился, сын был красным, сморщенным и голодным и всецело принадлежал Марианне и ее груди. Кон чувствовал себя довольно бесполезным приложением, ведь ему запрещалось даже держать на руках собственного сына. Он был исключен из жизни Джеймса, в том числе и тогда, когда дошло до выбора для него имени. Тесть гоголем ходил по Гайленд-Гроув, как будто это его ребенок, хвастаясь перед округой, как он дал своему внуку путевку в жизнь. Двадцатилетнему Кону следующий маркиз Коновер казался больше Берриманом, чем Райлендом — еще одна цифра, перешедшая на Берриманову сторону гроссбуха в бухгалтерских книгах. Первая неделя существования Джеймса слишком ясно показала Кону, каким будут последующие годы, и он почувствовал, что не вынесет этого.

У него был сын, но он не ощущал себя отцом. Поэтому он уехал, задаваясь вопросом, будут ли по нему скучать. Весьма сомнительно, думал Кон. А потом одно вело к другому, другое к третьему, пока не стало слишком поздно возвращаться. Но теперь он здесь, и его сын, мальчик из плоти и крови, нуждается в нем и, возможно, со временем сможет его полюбить.

Он пригладил свои длинные волосы, вытерся и оделся, наблюдая, как бледно-желтый диск солнца медленно поднимается из-за дальних гор на востоке. После плавания в холодной воде он чувствовал себя усталым, руки болели после того, как он вытаскивал Джеймса и Лоретту из «бездны отчаяния», как Джеймс окрестил крутой склон. Парнишке хватит о чем рассказывать до конца жизни, а в доказательство своей истории у него останется шрам. Кон помассировал ноющее плечо, прикрытый крестом шрам, оставленный ему на память солдатами Бонапарта.

Он всех отправил в постель, поэтому не удивился, что на кухне никого не было, не считая Сэма, который завилял хвостом из-под стола. На буфете были оставлены морковные бисквиты с изюмом. Есть ему не хотелось, хотя это было странно. На цыпочках он по черной лестнице поднялся в свою комнату. Дверь была закрыта, что его удивило. Но еще больше его удивило, что в комнате была Лоретта. Она лежала под шерстяным одеялом, и ее влажные волосы рассыпались по подушке. Губы ее были приоткрыты, золотистые ресницы подрагивали во сне.

Казалось преступлением будить ее, но и не разбудить — тоже. Кон силился побороть свое мгновенное возбуждение. Может, она пришла просто поговорить и уснула, дожидаясь, когда он наплавается и придет в себя.

— Лоретта.

Она вздохнула и повернулась, обнажив голую спину.

Значит, не поговорить…

Кон быстро разделся, недоумевая, почему Господь сегодня так добр к нему. Он вытянулся на мягком матраце и привлек ее к себе. Ладонью обхватил ее грудь, а губами прижался к уху. Если бы он остался в таком положении до конца жизни, то не стал бы возражать, хотя у Лоретты, похоже, были другие планы. Она протянула руку назад и обхватила его горячую плоть своими прохладными пальцами. Все мысли о сне вмиг улетучились. Они занимались любовью без звука, медленно, томно, по очереди лаская и дразня друг друга. Никто не главенствовал. Никто не подчинялся. Они совпадали друг с другом, как две половинки единого целого, точно так, как всегда мечтал Кон, только еще лучше. Потому что это было реально. Ее бархатная кожа на его коже, ее цветочный аромат в его ноздрях, и ее сладкий вкус у него во рту. Лоретта любила его также, как он любил ее, и в эти минуты Кон поверил, что все у них получится.

Беатрикс осторожно потрясла Джеймса за локоть. Она не осмеливалась трясти его слишком энергично из-за ушибов, но он так ужасно кричал. Ему явно снился кошмар, и неудивительно. После того, что ему пришлось пережить, его, вероятно, до конца дней будут мучить кошмары. Она поежилась, представив, каково ему было одному в каменной ловушке, мокрому, ободранному до крови, без света, без надежды и с летучими мышами.

Ну что ж, сбылась его мечта провести ночь в пещере, правда, не совсем так, как он хотел.

— Проснись, Джеймс. Это всего лишь сон.

Его бледно-голубые глаза резко распахнулись. Он уставился на Беатрикс так, словно никогда раньше не видел ее.

Беа было жаль Джеймса. И из-за проблем с отцом, и из-за того, что он потерял мать. Леди Коновер была очень добра к Беатрикс, когда она навещала кузину Лоретту в Дорсете, но она такая властная. Все должно было делаться по ее. Конечно, теперь она умерла, а Джеймс с отцом — почти чужие люди. Беа надеялась, что теперь, когда лорд Коновер спас ему жизнь, они прекратят воевать и отношения между ними наладятся. Вообще-то лорд Коновер сказал, что это кузина Лоретта — героиня. Беа просто счастлива, что Джеймс жив и сверлит ее взглядом, злой, как медведь, кто бы там его ни спас.

— Что ты здесь делаешь? — прохрипел он.

— Исполняю роль сиделки. У Сейди с Надией полно других дел. — Они постарались сделать кресло для нее как можно удобнее с помощью подушек и афганского пледа. Она мало спала прошлой ночью в ожидании вестей от поисковой партии и была по-прежнему в ночной рубашке и босиком.

— Где мой отец?

— Спит, я думаю. Хочешь есть? Я могу сходить вниз и что-нибудь принести.

Джеймс поморщился:

— Сейди дала мне овсянку. Она была отвратительная.

— А я люблю овсянку. Со сливками и побольше сахара.

— Клей, — пробормотал Джеймс. — Уходи.