Выход 493 - Дмитрий Матяш

На фоне неба, все больше напоминающего морскую пучину, куда не может проникнуть солнечный свет, и лишь изредка просачиваются его слабые отблески, существо было похожим на горбуна, по чьей-то великой милости избавившегося от векового проклятия. Разогнув скрюченный недугом хребет, расшевелив набравшиеся солью суставы и вытянув вперед костлявые лапы, существо поистине имело вид величественный и устрашающий.

— Что за зверь? — позабыв об не подкуренной сигарете, спросил Бешеный.

— А пес его знает. Но если это один из тех парней, что обитают в Пирятине, я лучше пересяду на обратный рейс, — хохотнул Тюремщик. — Не знаешь, часом, когда ближайший на Киев?

— В следующей жизни, твою мать, — буркнул Бешеный. — И то тебя с твоей внешностью ни в один автобус не пустят.

Размявшись, существо встало на четвереньки и, подойдя к краю поднавеса, провело диким мерцающим взглядом проходящие мимо машины. Света фар, конечно же, было недостаточно, чтобы целиком осветить его могучее тело, но и тех его осколков, что брызнули ввысь когда машина поравнялась с заправкой, было достаточно, чтобы понять, что перед ними редкостная и очень опасная тварь.

— Никитич, вы это видели? — не выпуская сигареты из зубов, спросил Бешеный, связавшись с «Бессонницей».

— Видели, — равнодушно ответил Стахов.

— И что это было?

— Понятия не имею, — ответили тем же голосом.

— Он был громадным. Медведь-переросток, не меньше. Как считаете?

— Я обязательно это запишу. — Короткая пауза. — Бешеный, не страдай херней, а?

Тот предусмотрительно отключил рацию, но от губ ее отнял не сразу.

— Спасибо, дорогой Илья Никитич! Ах, вы такой приятный собеседник; вот так говорил бы с вами без умолку. Право, общение с вами доставляет мне лишь удовольствие. А порой вы бываете вообще таким душкой! — Он восхищенно закатил глаза, отбросив рацию обратно на панель, и затрепыхал ладонями, изображая ангелочка.

Тюремщик снова расхохотался. Даже без забитого в газетную бумагу зелья, подогнанного щедрым Петровичем, он пребывал в приподнятом настроении духа.

Знал ли он, что Стахов серчает оттого, что он оставил в городе почти безоружного мальца? Разумеется. Может, его немного омрачало чувство вины за это? Может, переживал он за дальнейшую судьбу бойца? Нисколечки.

Троглодиты вроде Тюремщика — толстокожие, не способные к состраданию и сентиментальности мужичаги давно отвыкли испытывать вину из-за пропажи или смерти очередного молодого бойца-неудачника. Они для них — как расходный материал, как топливо, которое затрачивается по мере продвижения. Потому что правило на поверхности одно: выживет тот, кто способен выжить. Тот же, кто угодил в лапы крылачу на второй день выхода, пускай даже перед этим он сдал все тесты и показал отличные результаты физподготовке в «учебке» — не заслуживал, чтобы кого-то из-за него грызла совесть.

До появления в Укрытии десятью годами ранее Бешеного, напарники у Тюремщика менялись с незавидной частотой. У него даже появилась некая традиция: каждый раз, что он возвращался с выхода один, он делал ножом на предплечье надрез. За пару лет место для самобичевания на обеих руках иссякло, и только Богу одному известно сколько раз за это время он решал завязать с этим ремеслом и больше никогда не приближаться к воротам на заставах.

Но едва объявляют очередной выход … Выход… Как перед этим сможет устоять настоящий сталкер? Да, он не военный, ему не могут приказать, но вместе с тем, если он знает, что желторотые солдафоны, как и их командир, получив сложное задание, обречены на погибель, не предложит ли себя в качестве проводника, зная пути безопаснее и короче?

Из условий всего-то ничего — нужен напарник. Нужен человек, который смог бы понимать их с полуслова и быть наделенным от природы тонкозаостренным инстинктом выживания. Что ж, условие не из невыполнимых. И вот — молодой напарник. В темных глазах сверкает огонек, выказывающий скрытую уверенность и искреннюю почтительность. На лице застыл вызов, спрятавшийся промеж следов встреч с противником, и готовность к новой встрече с тем, кто их ему оставил.

Но возвращается сталкер с очередного выхода, как и прежде, один. Опустошенный, незрячий, постаревший на лет сто, и смертельно уставший. Провожающим его долгим взглядом погранцам на заставе становится интересно — петлянется ли он этой ночью или все же решит пожить до следующего напарника? А сам он думает только о том, кто он есть на самом деле? Почему он выжил, а молодой парень, в которого он поверил, и которого обещал себе беречь как зеницу ока, остался лежать там, на брусчатке одной из центральных улиц? Почему за его тело уже дерутся собаки, а он — живой и без единой царапинки?

Со временем он начинает смотреть на смерть людей по-иному. Не видя в этом больше трагедии. Где-то кольнет в сердце, проснется на долю секунды жалость, а потом — пустота. Нет больше душевных страданий, нет запойных недель, нет выкрикнутых небу вопросов… Погиб человек? Что ж, земля ему пухом. Он был, наверное, славным малым.

Относительно Андрея? Что ж, по крайней мере, никто не видел, как он умирал. Стало быть, имеет все шансы выжить.

— Стахов все за мелкого успокоиться не может, — сделав первую затяжку, выдохнул длинную струйку белого дыма Бешеный. — Не простит, что ты его оставил.

— Я его не оставлял. — Веселье с лица Тюремщика как водой смыло. — Я не пионервожатый и не воспитатель в детском саду. Если он не способен сам о себе позаботиться, то почему кто-то обязан это делать за него? А ежели Стахова так волновала судьба этого мелкого, пускай бы заявлял его как стажера и держал при себе.

— Да все оно-то верно, — шмыгнул носом Бешеный, — но и разбрасываться так бойцами тоже не вариант. Нужно было хоть кружок по городу дать что ли? Ну, для успокоения совести…

— Бешеный, ты чего? — бросив на напарника вопросительно-пренебрежительный взгляд, скривил губы Тюремщик. — С каких это пор ты стал таким совестным? Сам-то давно Пульвера провтыкал?

— Будешь? — Бешеный протянул ему дымящим острием вверх раскуренную самокрутку, и Тюремщик, неспешно сняв руку с рычага коробки передач, взял ее и воткнул в зубы.

— Ну, во-первых, я за ним все же вернулся, — оправдывался Бешеный, — а во-вторых, я его оставил, потому что нас со всех сторон обложили хвостатые, а патронов оставалось хорошо если обойма на всех.

Тюремщик затянулся, задержал дым в легких как можно на дольше, и, сложив губы трубочкой, выпустил из легких сизое облако.

— Ой, не бреши хоть сейчас, патронов у них не оставалось, — отдавая назад самокрутку, скривился он. — Признайся, что просто забыл снять его с башни, и вспомнил только на следующую ночь. И если уж на то пошло, то я-то хоть салагу, а ты толкового снайпера загробил. Так что сиди тихо и совесть свою на цепь присади, понял? А парень, если он действительно ломаного гроша в базарный день стоит, перекантуется где-нибудь пару дней, не пропадет. Назад будем ехать, подберем. Ты же вона не пропал бы за неделю?

— Сравнил, — ощерился Бешеный. — У него один рожок патронов и всего вторые сутки на поверхности. Откуда он что знает-то?

— Ну и хрен, что вторые сутки? Говорю тебе — захочет выжить, выживет. А нет, так только и того горя.

Бешеный затянулся еще пару раз, задержал дым в легких как можно на дольше, и выбросил окурок в окно. Он не разделял Тюремщиковой точки зрения относительно покинутого бойца, за которым сам, будь он на месте напарника, скорее всего вернулся бы. Но ввязываться в спор после выкурки хотелось не больше, чем отвлекаться на телефонный звонок во время секса.

Потянувшись к магнитоле, он подкрутил громкости и, потряхивая ирокезом, принялся подпевать хрипучему голосу Кори Тейлора, поющему что-то об огненной геенне.

— Это еще что за?.. — вдруг подпрыгнул на сидении Тюремщик и, резко крутанув головой, провел взглядом промелькнувший по правой обочине нечеткий силуэт. Затем, схватив рацию и выкрикнув на общей волне, что останавливается, резко надавил на педаль тормоза.

Бешеный прильнул к боковому окну и озадаченно захлопал ресницами, но кроме мельтешащих на краю дороги сухих шарообразных кустарников, ничего стоящего внимания не заметил.

— Ты его видел?! Ты его видел?! — все выкрикивал Тюремщик, на ходу надевая на голову шлем и доставая свое оружие. — Видел или нет, твою мать?!

Но Бешеный лишь метал очумелый взгляд то в окно, за которым застыл мертвый пейзаж, то на Тюремщика, пытаясь понять, не от дурмана ли его так трясет. Что такого он мог там увидеть, что бы заставило его волноваться, Бешеный понятия не имел, но все же достал из ножен свои два ножа с огромными сорокапятисантиметровыми лезвиями и как только машина остановилась, первым выпрыгнул наружу.

Ариец, временно заменяющий Крысолова за баранкой, вел «Чистильщика» по встречной полосе — все у них, молодых, не так как у людей, — а потому не удивительно, что он не заметил то, что взволновало Тюремщика. А вот «Бессонница» тащилась аккурат за «Монстром». И если у Тюремщика был не глюк, — думал Бешеный, — кто-то из «Бессонницы» обязательно должен был то видеть.