Классики и современники - Басинский Павел Валерьевич

Бедный! Он даже не чувствовал невыразимой пошлости этих слов. А вот диалог между Растокиным и по уши влюбленной в него редакторшей:

«— От вас исходит ко мне тончайший луч, — сказал Растокин, — вы облучаете то одну мою грань, то другую. И я весь на виду, как самолет…

— Вы такой стремительный самолет…»

Затем болезнь приобрела хронический характер. В книге «Кочующая роза» (1983) Проханов-герой вновь сравнивает себя с самолетом: «Я распят на кресте самолета… Алюминиевые голые плечи в татуировке заклепок, с черной надписью — СССР… Мое сердце, печень и легкие из легированных, чистейших сталей пульсируют, бьются и дышат… Мой торс, мои ласты и киль скользят по куполу неба. Мне хорошо. Я спокоен» — и обращается к себе-единственному на «ты»:

«Ты пишешь быстро и бегло, разложив на столе блокноты, срывая со страниц не остывшие еще впечатления… Ты устал, ты измучен… А на утро статья, разнесенная поездами и самолетами, наполняет мир. Ты видишь, как шарят по ней глаза. О ней говорят, ее судят. А тебя готовят к новому запуску… И вот ты уже летишь».

Отныне в прозе Проханова начался настоящий карнавал в единственном лице, где главный герой менял маски (журналист, режиссер, архитектор, ученый, инженер, опять журналист), менял обстановку (Москва, Сибирь, Афганистан, Мозамбик, Никарагуа, Вьетнам, снова Афганистан), менял женщин (все были, впрочем, на одно лицо) — неизменным оставался только его психологический тип, который и составил «душу» новой прохановской прозы.

Что это был за тип? В социальном плане — простой советский человек, выполняющий то необходимую, то очевидно бесполезную работу для своей державы. Например, журналист-международник Волков в романе «Дерево в центре Кабула» ловко выручает «нашего» Бабрака Кармаля на пресс-конференции из щекотливого положения, в которое поставил его своим слишком прямым вопросом западный корреспондент, разумеется, «подосланный». В плане человеческом — довольно слабая личность, отягченная массой комплексов, иногда вялый участник какого-нибудь вялого адюльтера с чисто командировочным душком (где-нибудь в районной гостинице, в избе или на колхозном стоге сена с «высокой степной красавицей» — простые люди и должны воображать что-то простое, «киношное»). Словом, это был обычный персонаж прозы «сорокалетних» или «московской школы».

В то же время в прохановском лирическом герое было что-то странное. Будучи вполне советским гражданином, он напоминал, с одной стороны, «маленького человека», вступившего в метафизический бой со своей социальной оболочкой и доведенного своей малостью до апофеоза гордыни («Сегодняшний день — есть день величайшего торжества! В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я»); с другой — ницшеанского сверхчеловека, мечтающего «синтезировать в себе исчезающую эпоху и нарождающуюся грандиозную реальность во всей ее, пусть устрашающей, красоте» (роман «Вечный город», 1979).

Разве не замечательно, когда какой-нибудь залетный лектор из Москвы, выступив перед рабочими Сургута о перспективах освоения Сибири и прочих понятных вещах, вдруг наедине с собой впадал в бред почище, чем бред героев Достоевского: «Да знаете ли вы, что мое непонимание дороже ваших всех пониманий? Мои осколки дороже всей вашей целостности! Да вы за моими осколками днем с огнем охотиться станете! Каждый осколочек еще на тысячу раздробите, отшлифуете — и в оправку, и себе в украшение!» («Время полдень», 1975).

Но вот закончилась «прекрасная эпоха». И наступило время платить по счетам. Лирический герой Проханова оказался в сложном положении, опять же напоминающем гоголевские «Записки»: «Сначала я объявил Марфе, кто я. Когда она услышала, что перед нею испанский король, то всплеснула руками и чуть не умерла от страха. Она, глупая, еще никогда не видала испанского короля».

А на вопрос: почему я именно титулярный советник, а не граф, не генерал, не испанский король? — ответ не знает никто. Нам остается утешаться мыслью: а что, собственно, дурного в том, чтобы быть титулярным советником?

1992

2. Что изумило на состоявшемся в Центральном Доме журналистов обсуждении последнего романа Александра Проханова «Господин «Гексоген», так это трогательное братание различных литературных, окололитературных и совсем не литературных персон, которые в иных ситуациях друг друга не только сторонятся, но и как бы стыдятся находиться рядом. И вдруг — о, диво! — «постинтеллектуалист» Лев Пирогов и «деревенщик» Владимир Личутин, коммунист Виктор Илюхин и «продвинутый» издатель Александр Иванов, «лужковский» телеведущий Павел Горелов и бывший «кириенковский» редактор Вячеслав Курицын слились в экстазе по поводу сочинения Проханова «о Путине».

Изумила и процедура действа. Выступавшие выходили к микрофону, расположенному ошуюю главного виновника торжества (произнесшего в качестве затравки пламенную речь о себе) и прямехонько напротив непрерывно снимавшей телекамеры. Микрофон не работал, это сразу выяснилось. Тем не менее, подобно обалдевшим кроликам, ораторы вставали со своих мест за круглым (!) столом, садились слева от Проханова и обрабатывали его не хуже, чем профессиональные массажисты в Сандунах, так, что у него даже плечи подрагивали. Единственный, кто осмелился чуточку покритиковать хозяина вечера, был его присяжный критик из газеты «День литературы» Илья Кириллов. Но даже Павел Горелов, который хвалить роман Проханова права не имел права (в романе в омерзительном виде показан Лужков, делающий из Москвы поганую «Хазарию», а Горелов, как телевизионщик, главным образом и обслуживает Лужкова), как загипнотизированный, хвалил и хвалил… Хвалил и хвалил. Лицо бледное, руки трясутся, сам себя боится, не понимает, что он такое делает. А хвалит и хвалит… Хвалит и хвалит. Мне прямо жутко за него было»

Ладно Пирогов. У Пирога свой фарт. Он отрабатывает стратегию современного культурного героя, который обязан быстро бегать по минному полю, наступая на все мины обязательно, чтобы ни одной, не дай бог, не пропустить… А тут, будьте любезны, пригласили, притащили хорошую мину и положили под белы ноги. Ну, он, разумеется, и наступил. Топ ножкой, бабах!

Ситуация с Александром Ивановым, переключившимся с издания Владимира Сорокина и Баяна Ширянова на Проханова («Господин «Гексоген» выйдет книгой в «Ад маргинем»), более сложная и щепетильная. Сделав примерно дюжину книксенов в сторону АП, назвав его «замечательным писателем» и проч., Иванов попытался развернуть теорию… Теория его заключалась в том, что в 70-е годы у нас была героическая литература, героически боровшаяся с масскультом и героически эту битву проигравшая. АП последний боец этой литературы, эдакий Рембо, крушащий масскульт в отместку за себя и братишек. Последний герой, но и писатель будущего. В речи Иванова, отличавшейся сумбурностью, чувствовалось одно: Проханов ему позарез нужен.

Зачем? Чтобы ответить на этот вопрос, надо сперва поставить его иначе. А зачем Проханову нужен Иванов? Ведь рискует же! Ведь завтра же кто-нибудь настучит прохановским воинствующим пенсионерам в каком именно издательстве вышла книжечка их вождя и кумира. В издательстве, где воспевают секс и наркотики.

Зачем же он подставляется? Ответ прост. АП чудесно понимает, что его старикам и старушкам не долго мучиться на этом свете даже и с повышенными пенсиями. Это не тот читательский «электорат», на который стоит рассчитывать. «Ад маргинем» же издательство перспективное, а главное — эстетически радикальное. Что же касается Сорокина с Ширяновым… Есть такой анекдот. Идет браконьер, несет на плече подстреленного кабана. Навстречу ему егерь. «Стой!» «А в чем дело?» «Охота запрещена!» «Ну и что?» «У вас на плече кабан!» «Где? Ой, кабан!» Ой, Сорокин!

Теперь нежно и плавно переходим к вопросу: зачем Иванову нужен Проханов? Иванов, как и всякий нормальный издатель, бьется за рынок. При этом ему надо работать «на краях». Надо играть свою игру. Но в этой его игре козыри стремительно тают. А Проханов — козырь. Тут пахнет скандальцем.