Знаменитые авантюристы - Роман Белоусов

Ничего не подозревающий Удэ поспешил исполнить приказ. В штабе он и все его офицеры — члены тайного общества — попали в засаду и были перебиты. «Сам Удэ, — пишет автор, — умер тремя днями позже от ран. Таким образом были истреблены все филадельфийцы».

Во время похорон главы ордена не обошлось без эксцессов. Один офицер бросился на острие своей сабли в нескольких шагах от могилы. Другой, служивший под начальством Удэ, застрелился.

Покончив столь удачно с тайным обществом — ни один из братьев не остался в живых, — Шарль Нодье, казалось, мог быть спокоен.

Время шло. О филадельфах стали писать другие авторы как о союзе борцов с тиранией Наполеона.

Однако менее легковерные поставили под сомнение достоверность «Истории тайных обществ…». Приводили слова генерала, сменившего Удэ на посту командира полка. Он был свидетелем последних минут жизни полковника. «Раненный под Ваграмом, — рассказывал он, — Удэ был перенесен в дом в пригороде Вены. Он умер от ран через несколько дней и похоронен на кладбище того же пригорода». Офицеры его полка положили на могилу каменную плиту. Никто не кончил у могилы жизнь самоубийством.

Выходило, что автор книги посмеялся над доверчивыми читателями? «Ничуть не бывало, — отважно заявил Шарль Нодье, когда его авторство было установлено и отказываться не имело смысла (его соавторами были Р. Базен, П. Дидье, Лемар). — Я всего лишь скомпоновал имевшиеся в моем распоряжении документы». Он даже называл имена тех, от кого якобы получал необходимые сведения о деятельности тайного общества.

Как позже установили, Ш. Нодье действительно был прав, когда утверждал, что тайное общество филадельфов существовало. Это подтвердил и знаменитый Фуше, министр наполеоновской полиции, который писал в своих мемуарах, что деятельность филадельфов в период империи дала основания для заключения в тюрьму Мале и его сподвижников. Рассказал он и как погиб полковник Удэ, которого заподозрили в измене и что он возглавляет общество филадельфов. «Его заманили в западню, — писал Фуше, — где-то в темноте подвели под оружейный огонь, и есть подозрения, что это был огонь жандармов».

Упоминания о филадельфах можно найти во многих мемуарах и документах той эпохи.

Что касается общества «Олимпийцы», то о нем, как свидетельствовал Видок, было известно властям, но деятельность его не вызывала особого беспокойства. Генеральный комиссар полиции в Булони регулярно доносил Фуше о сборищах заговорщиков, полагая, что олимпийцы всего лишь горстка идеалистов, мечтателей, одержимых масонскими фантазиями. Тем не менее хитрый и осторожный министр полиции заслал в ряды заговорщиков своего агента. Действовал этот агент весьма успешно. Он близко сошелся с некоторыми олимпийцами, которые сочли за честь представить его товарищам. Завоевав доверие, он добился того, что был даже посвящен в члены. Разумеется, обо всем, что говорилось на их сборищах, тотчас же становилось известно министру.

Все это — об олимпийцах и агенте, засланном в их ряды, — Видок узнал от него самого при следующих обстоятельствах.

Однажды Видок стал свидетелем поединка двух военных — вахмистра и сержанта. Во время дуэли сержант поскользнулся и упал в канаву для стока помоев. Послышались насмешки над неудачником сержантом, причем особенно потешался его противник. Видока возмутила такая наглость, и он бросился на нахала с обнаженной шпагой.

Более ловкий и сильный, лучше владевший шпагой, Видок ранил неучтивца в грудь и, движимый состраданием, стал перевязывать его рану. Для этого разорвал на нем рубашку. Тут-то и обнаружил он на теле раненого зловещий знак обитателя галер. Казалось, и тот узнал в Видоке бывшего каторжника. Оба пообещали хранить молчание, и благодарный вахмистр поспешил пригласить обоих своих недавних противников скрепить мировую у «Золотой пушки», где всегда можно было найти превосходную рыбу, жирных уток и отменное вино.

Пропировали весь день. К вечеру остались лишь Видок и сержант, изрядно набравшийся. И Видок вынужден был проводить его до дома. Благодарный сержант, которого, как оказалось, звали Бертран, настоял на том, чтобы его спаситель посетил его жилище. Видок согласился и был поражен, в каких роскошных условиях жил этот простой сержант. Тот поспешил рассеять недоумение новоявленного друга, предложив зарабатывать столько же, сколько имеет и он.

— Вы, может быть, думаете, что я хвастаю и что не могу ничего для вас сделать, — сказал он. — Не плюйте в колодец, друг мой. Я не более как сержант, это правда, но дело в том, что я и не хочу повышения — у меня нет честолюбия, и все олимпийцы таковы же, как я: они мало заботятся о каком-то там чине.

На вопрос, кто такие олимпийцы, Бертран пояснил, что это люди, поклоняющиеся свободе и проповедующие равенство. «Не хотите ли и вы сделаться их приверженцем? — спросил он. — Если да, то я готов услужить вам и вы будете приняты». И он подробно рассказал об олимпийцах и их замыслах. Поблагодарив, Видок поспешил отказаться. Рано или поздно, сказал он, общество обратит на себя внимание полиции, а он не хочет иметь с ней ничего общего. Слова эти, как ни странно, обрадовали Бертрана. Одобрив осторожность и благоразумие Видока, расположенный к откровенности после выпивки, он поведал Видоку под строгим секретом, что выполняет в рядах заговорщиков особую миссию. Иначе говоря, является тайным агентом полиции.

Вскоре Бертран исчез из поля зрения Видока. Но сведения, которые он сообщил, запомнились Видоку. А вскоре многие из олимпийцев были арестованы, как можно было понять, благодаря доносу мнимого сержанта. «Вероятно, он был награжден, неизвестно только кем, — говорит Видок, — очень может быть, что высшая полиция, довольная его услугами, продолжала поручать ему шпионские миссии, так как несколько лет спустя его видели в Испании, где он получил чин лейтенанта и где на него смотрели не хуже, чем на какого-нибудь аристократа из фамилий Монморанси или Сен-Симона».

Секретный осведомитель

Хотя Видок и отказался от предложения стать осведомителем, но эта мысль, как увидим, запала ему в голову.

Сколько раз он проклинал судьбу, погубившую его молодость, проклинал свои беспорядочные страсти и тот суд, который своим несправедливым приговором повергнул его в бездну, из которой он не мог выбраться, проклинал, наконец, все эти порядки, закрывавшие двери раскаянию. Он был изгнан из общества, хотя готов был исправиться и давал лучшие доказательства своих благих намерений: всякий раз после очередного бегства он отличался примерным поведением, привычкой к порядку и редкой добросовестностью в выполнении своих обещаний.