Вуаль лжи - Джери Уэстерсон

Осознав, что разговаривает сам с собой, он потрогал ноющую от боли голову:

— Да что со мной такое? Лихорадка, поди, начинается? Что-то мне не по себе…

Криспин опустил голову на руки и посидел так несколько минут, раскачиваясь из стороны в сторону. Затем вскинул лицо к свежему ветру из окна, который до удивления приятно остужал осыпанный бисеринами пота лоб.

Крошечная миниатюра лежала лицом вниз на соломе, посверкивая ободком.

— И думать об этом не желаю! — заявил он портрету. — Ни за что!

Он замолчал, словно ожидал получить ответ. Вновь накатила тишина, откуда-то издалека донесся чей-то вопль, сердце щемило от нахлынувших чувств. Он смотрел и смотрел на портрет, пока в той брони, которую он сам себе придумал, не появилась крошечная трещинка. Криспин подполз к портрету и вновь зажал его в ладони. Филиппа по-прежнему улыбалась.

— Вот тебя не волнует собственное прошлое, — укоризненно заметил он и покачал головой, частично от недоумения, а частично от ненависти в свой же адрес. — Как это у тебя получается?

Он еще долго смотрел на картинку, затем смутился и пожал плечами. Убрав портрет в кошель, тяжело вздохнул, поднялся на ноги и решил попытаться развести огонь.

Вообще говоря, ему повезло. Камера была рассчитана на благородных узников: в ней имелся очаг и даже топчан. Большинство лондонских воров и убийц теснились в общей темнице, где хлеб появлялся главным образом во сне, а тепло — лишь в воспоминаниях. Удивительно, что Уинком озаботился соблюсти правила и подыскал ему такую камеру… хотя не исключено, что шериф действовал попросту инстинктивно. Впрочем, не исключено, что Уинком еще вспомнит о Криспине и переведет его в куда более гиблое место…

В очаге Криспин нашел несколько отломанных кусков торфяного кирпича, оставшихся от предшественника, однако трут оказался влажным. Конечно, когда тюремщики вернутся, у них можно будет попросить сухую трутницу, но вот если заявится Мелвин… С мечтой о тепле тогда можно будет распрощаться навсегда.

— Что ж, — размышлял он. — Замерзну я до смерти, и кончатся на этом мои муки.

Все же Криспин решил попытать счастья и прикрыл торф самой сухой соломой, что удалось отыскать. Заметив плетку Мелвина, он с особым удовольствием сунул ее в середину. Вынул кресало из трутницы, попробовал поджечь солому…

После доброго получаса непрерывных усилий появился слабый дымок. Нагнувшись поближе, Криспин принялся осторожно раздувать пламя. Торф наконец занялся, однако огонь все же оказался холодным. Криспин уселся к очагу спиной и принялся по очереди подставлять плечи источнику жалкого тепла. Свет уходящего дня в бойнице приобрел серый оттенок, все ниже и ниже скользя по влажной кладке.

Криспин перевел взгляд на противоположную стену. Все как обычно; стена Ньюгейтской тюрьмы, сложенная из плотно подогнанных… Секундочку! Вот этот камень почему-то немножко выдается из кладки…

— Господи! — Он одним прыжком оказался возле стены и ощупал высохший шов. — Это же та самая камера!

Да, все сходится. Вот за этим камнем он собственноручно спрятал мандилион.

Убедившись, посмотрев в дверной глазок, что в коридоре никого нет, Криспин потянулся за кинжалом, но тут же вспомнил, что его отобрал шериф. Пришлось выдирать камень ногтями. Добившись своего, сунул руку в отверстие и коснулся ткани. Вытащив реликвию, вновь заделал дырку камнем как пробкой.

Ощупав гладкое полотнище, он повернулся к очагу и сел возле слабого пламени. Развернув ткань, Криспин сначала положил ее на колени, затем поднес к глазам. Отблески огня подсветили изображение — еле проступающее, едва различимое, но все ошибиться было невозможно.

Мандилион. Vera icona, «истинный образ». Криспин фыркнул! Как раз познать себя ему никак не удавалось. Во всяком случае, пока что.

— Что ты такое? — спросил он, и его голос мягким эхом отразился от стен темницы. — В самом ли деле лик Господень?

Он пальцами провел по контурам изображения, не чувствуя ничего необычного: ткань как ткань.

— Если ты и впрямь та самая реликвия, как в это верят все остальные, то что прикажешь с тобой делать? — Криспин вскинул лицо к небесам, но увидел лишь пыльные деревянные балки. Вновь посмотрел в огонь. — Я готов скорее это сжечь, чем позволить завладеть королю… или любому другому негодяю. Скажи мне, Владыка, как надо поступить? Разве не лучше было бы навсегда лишить жадные человеческие руки возможности этим обладать?

Криспин подождал, прислушиваясь к тишине. Он и сам не понимал, действительно ли надеется получить ответ, однако вскоре заметил, что сидит затаив дыхание — и издал тяжелый вздох.

— Как понимать Твое молчание? Согласие? В конце концов, я ведь не могу лгать в присутствии мандилиона. Если в этой ткани нет ничего чудесного, то и вреда никакого не будет. А если она и впрямь имеет к Тебе отношение, то я считаю: ее лучше уничтожить.

Он поднес полотнище поближе к огню и снова замер в ожидании.

Криспин окинул взглядом темницу. Солнце уходило на покой, по камере разлился мрак.

— Ты же сам знаешь, каким неодолимым станет тогда Ричард… со всеми своими лизоблюдами, что заправляют королевским двором… А эти зловредные итальянцы? Разве ты хочешь, чтобы они подмяли мир под себя?

Руки судорожно теребили ткань. Он чувствовал, как дым овевает пальцы, ощущая тепло на запястьях, но все еще не отпускал реликвию.

— Правда вовсе не благословенна. Скорее, это проклятие. Так дай мне знак свой, Владыка! По глаголу Твоему поступлю я безропотно! Скажи сейчас, ибо времени у меня не осталось.

Послышался шум в коридоре. Скрежет металла. В замке провернулся ключ.

Криспин вскочил на ноги и спрятал мандилион за спину.

Широко распахнулась дверь, и свет в проеме загородила массивная фигура.

— Ну, Криспин?

Глас, возвещающий погибель.

Глава 24

Саймон Уинком стоял, широко расставив ноги. Криспин сжался, ожидая нападения, и бросил взгляд на перегороженный дверной проем.

Как, ни одного стражника? Шериф пожаловал сюда в одиночку? Что он на этот раз задумал?

— Готовы к беседе? — спросил Уинком.

Одной рукой Криспин поплотнее натянул плащ на плечи в жалкой попытке сохранить хотя бы остатки достоинства.

— О чем мы можем с вами разговаривать?

Уинком неторопливо вошел внутрь и встал напротив очага. Пару минут молча смотрел на крошечные, слабо потрескивающие язычки пламени, после чего повернулся к огню спиной.

— Вы знаете, что с вами я буду откровенен.

— Откуда же я могу это знать?