Аплодисменты - Людмила Гурченко

Папа трагически переживал то, что я не снимаюсь.

— Ничегинька не понимаю. Танцуить, поеть, на аккордевончике и на пианини играить. Хочишь драму — заплачить, хочишь — комедию. И дома садить. Усе работают, а она не. Дочурка, ты мне што-то не договариваешь. Наверно, ты допустила якой-то крупный ляпсус, и за ето тибя не беруть у кино".

— Да нет, папа, нет же.

— Ну а тогда у чем же дело? Чем ты хужий?

А я и сама не знаю. У него были на все свои ответы.

Объясняешь ему, что нет роли…

— Як ето для тибя нет роли, когда ты усе вмеишь?

Что прошла мода…

— Якая такая мода? Як талант, то усегда у моди.

Что другая тематика…

— Так нада пойти у студию, подсказать им тематику.

Что для музыкальных девушек я уже постарела…

— Лель! Што она гаварить?! Да ты, дочурка, як прибодрисся, да подкрасисся — тибе як семнадцять!

А в драматической роли меня не видят…

— А ты сделай так, штоб увидели. Скажи: дайте я вам зыграю любую драматическую роль. И режиссер тогда глаза распрастреть! Во як нада — боевито!

Мой папа был так далек от сложной и запутанной жизни на студии! Я ничего не могла ему объяснить. Доведет меня до слез, закроюсь в своей комнате и уже не рада, что родители переехали. Я так надеялась, что будет легче. Привыкла одна…

Мама все понимала и очень меня поддерживала, но и папу защищала: «Ты его тоже пойми. Он ведь страдает. И по-своему прав».

Папа внимательно следил за всеми актрисами, о которых писали в газетах и журналах, не пропускал их фильмов, пытался сам во всем разобраться.

В то время мне очень нравилась одна актриса — самая популярная и очень красивая. Все ее роли были интересные, она казалась не по годам умной. А лицо — как на полотнах Ботичелли. Я могла долго, не отрываясь, смотреть на ее чудесное лицо.

— Папа, сегодня к нам придет самая красивая актриса!

Папа приоделся и стал ждать. Когда она пришла, он с ней поздоровался и пошел в другую комнату. А мы сидели у меня, разговаривали, смеялись, я ей пела свои песни. Потом я вошла к папе и спросила:

— Ну, как тебе, пап? Правда, она чудесная?

— Хто? Вот ста девычка? Ето она и есь?

Он ждал большую русскую красавицу с косой. А эта очаровательная молодая женщина была хрупкой, высокой, стройной, в коротеньком платьице и никак не походила в его представлении на кинозвезду.

Папа замялся, а потом, чтобы меня не огорчить, неуверенно сказал:

— Не-е, она приятная… Лицо востроватое. И глаза як стекло.

Когда он успел все разглядеть? Он же ее видел мимоходом, здороваясь. Я потом более внимательно смотрела на нее. Глаза распахнутые, необычные — очень красивые. А вот подбородок, действительно, «востроватый». Глаз у папы был меткий, все подмечал мгновенно: характеристику давал точную, как реприза в эстраде, — в двух словах. Актрису же с «востроватым» лицом на следующий же день пошел смотреть в кино. Чем-то она ему все же приглянулась. Вставал он очень рано и в кино всегда ходил на первый сеанс, пока мы с мамой еще спали.

— Лель, ну посмотрев я ету девычку. Она неплохо справилася. Хоть она у кино и не танцуить и не поеть. Только гаварить…

— Марк, это замечательная актриса! У нее есть свое лицо. Совсем необязательно ей отбивать чечетку…

— Во-о! Здорово, кума! Куда заехала. Оставь, Леличка, бога ради. Актриса должна уметь усе. На то она и актриса.

В гостях у меня побывала Кира Муратова. Мы с ней вместе учились у Сергея Аполлинариевича Герасимова в институте кинематографии. У нас была объединенная мастерская актеров и режиссеров. Кира была режиссером. Я часто играла на курсе в работах, которые режиссировала она. Мы давно не виделись, и нам было что вспомнить, о чем поговорить.

К нам заглянул папа.

— Извиняюсь, не помешаю?

— Нет, что Вы, наоборот. Люся о Вас так много рассказывала…

— Ето она можить. Про роднога отца нагаварить, чего, можить, и не нада… А ты чечеточку бьешь?

— Что?

— Чечеточку, гаварю, бьешь?

— Н-нет…

— А на аккордевончике играешь?

— Н-нет…

— А Люська усе чисто вмеить. И чечеточку, и на аккордевончике. Ну, я пойду вам чайку поставлю…

— Пап! Так Кира же не актриса. Она режиссер!

— Ах ты, мамыньки родныи! Я вот так близко и не видев женщину, якая режиссер. Я хочу у Вас попросить… Знимите меня у кино! Хай у Харькуви и у деревни меня увидять! Я любую роль могу зыграть — что хошь! Дочурка — она ж в меня!

Кира смотрела на него, и я чувствовала, что папа ей чрезвычайно интересен. И точно. Она сказала, что хотела бы его снять.

— Вы знаете, если только у меня будет картина, мы обязательно с Вами встретимся. Обязательно…

Но в работе у нее тоже долго не ладилось.

— Лель! Я тебе гаварив, што я ще ув историю попаду! Сегодня до Люси режиссер приходила. Баба такая… ничегинька особеннага. Они з Люсюю уместе в Герасимова вчились. Знаешь, она в меня прямо улюбилася. Гаварить: «Як же ето я раньше з Вами не познакомилася. Такой артист пропадаить».

В 1978 году я снялась в небольшой эпизодической роли в фильме Киры Муратовой «Познавая белый свет».

Она мне показывала отснятый материал. На экране шла сцена знакомства главного героя с характерным, эксцентричным вторым героем. Главный герой называет свое имя и ждет ответа. «А ты чечеточку бьешь?» — неожиданно спрашивает второй герой. В просмотровом зале раздался смех, а на экране этот второй герой стал проделывать замысловатые каскады чечетки…

— Кира! Как здорово! Приглашали балетмейстера? Правильно, ради этого стоит. Прекрасный ход! — Я хохотала от удовольствия, а потом вдруг осеклась и посмотрела на Киру.

— Узнала?

Я заплакала…

Папа собирал вырезки из газет, где было написано обо мне, — и хорошие рецензии и плохие — и аккуратно их подклеивал. Папа не пропускал ни одного моего фильма в повторном прокате. А когда с 1963 по 1966 год я работала в театре «Современник», папа с мамой специально приезжали в Москву, чтобы посмотреть спектакль с моим участием. Где бы папа меня ни видел: в кино, по телевизору, в концерте или слушал по радио, он всегда плакал. В «Современнике», играя на сцене, я каждую минуту чувствовала, что папа сейчас плачет и что в темном зале мелькает его белый платок.

В спектакле «Голый король» по пьесе Евгения Шварца я играла гувернантку. Это острохарактерная роль. Длинный острый нос, черный парик, скрывающий лоб до бровей, вместо глаз — черные точки.

В антракте мама объясняла папе суть пьесы. А в конце спектакля, когда все актеры выходят на поклоны без грима, папа чуть не разрыдался, еле сдержался:

— Лель, што ж ето? Не могли ей роль якую подобрать? Вышла на сцену у самом конце, покланялася, и усе. Не могу, Лель, жалко дочурку…