Шаг третий. Ключи и калитки - Антон Витальевич Демченко

Мгновение тишины, обрушившейся на трапезную, смыло цунами грохота и ора. Загудели возмущённо гости-стрельцы, завизжали от вида расплескивающейся вокруг крови женщины, выла на одной ноте катающаяся по столу, разметавшая вокруг блюда с едой и кувшины с мёдом, Евглава, сжимавшая обрубок руки. Ревел медведем Буривой. Рвался куда-то с налитыми кровью зенками, да только даже встать со стула не мог. Зря я, что ли, его заговором припечатал?

— А ну, тихо! — рявкнул на весь зал Стоян, и подчинённые послушались… впрочем, как и почти все их спутницы. Разве что раздались в устанавливающейся тишине несколько хлопков, после которых и самые непонятливые из женщин тут же умолкли. Даже Буривой и тот несколько притих, перестав вырываться из невидимых пут, не позволявших ему подняться со стула.

— Угомоните эту дуру! Да аккуратнее, чтоб не до смерти! — поморщился полусотник, глянув на воющую Евглаву, по-прежнему мечущуюся по широкому столу с белыми от шока глазами. Хлоп! Возникший рядом с ней Ряжен наградил тётку одним выверенным… даже не ударом, шлепком по голове, и та моментально обмякла, потеряв сознание. Стоян благодарно кивнул своему челядину и перевёл взгляд на застывшую в нескольких шагах от стола жену. — Неонила, душа моя, уйми ей кровь. А Вавила с Никшей свяжут дуру да спустят в подвал… к Власу с Олесем.

От последних слов полусотника Рудого передёрнуло. И что-то мне подсказывало, будто дело тут не в жене, которую ожидает поруб, а в том, кому именно она там составит компанию. Понял Буривой, кто его сдал. И радости это знание ему совершенно точно не принесло.

В сгустившейся напряжённой тишине Стоян вышел из-за стола, бросил недоумённый взгляд на еле заметно дёргающегося десятника… и мне пришлось на миг развеять для него скрывшую меня иллюзию. Заметив это, Стоян вновь глянул на Рудого и, явно поняв, почему тот дёргается будто связанный, зло усмехнулся и обернулся к застывшим гостям.

— Не думал я, что в доме нашем совьёт себе гнёздо змея предательства, други. Ошибся, — со вздохом заговорил Хлябя. Негромко, почти без эмоций заговорил. — Вот, сидит перед вами человек, предавший тех, кого звал братьями. Тех, с кем не один год бился в одном ряду, защищая землю нашу, жён и детей наших, волю государеву. Тех, кого водил в бой на самов-находников, тех, с кем защищал остроги и селища Бийские, дом наш. Скажи, Буривой, что сделали тебе твои братья, что ты решил предать нас?

— Лжа это! Гнилая лжа! — дёрнулся Рудый. — Не предавал я ни государя, ни братьев-стрельцов, ни дома своего! Воевал, как заповедано, волю государеву исполняя, щитом для селян и острожников был, служил честью и кровью, по покону!

— Я на колчаковских фронтах ранен… — буркнул я себе под нос, офигевая от пафоса происходящего.

— Вот-вот, и по покону, этим самым ножичком да по твоему приказу Мирославу Веичу горло перехватили, а? — Стоян бросил на стол выуженный из сапога нож. Точно такой же, как тот, что до сих пор сжимала отрубленная ладонь Евглавы. Ну да, и таким же ножом Рудый и руку кровил, когда на памятном камне клялся.

Стоило мне обратить внимание на сходство клинков, как Стоян, ничуть не смущаясь, но с осторожностью, вытащил из отрубленной руки Евглавы второй нож и положил его рядом.

— Мой нож, — неожиданно легко признал Буривой. А куда деваться-то, если даже узоры на рукоятях обоих клинков одинаковые. В условиях отсутствия серийного производства подобное сходство говорило только об одном: оба ножа вышли из-под руки одного мастера и делались явно на заказ для одного человека. Иначе здесь и не бывает. Пока эти мысли крутились в моей голове, Рудый договорил. — Но нет на нём крови Мирослава и быть не может. Оговорили меня Влас с Олесем. С них и спрашивай, Стоян Смеянович.

— Уже, — отрешённо спокойно кивнул тот в ответ. — И поведали они мне любопытное, Рудый. Дескать, прислала подкаменская старшина пятёрку стрельцов тебе в помощь с тем, чтобы в должный день ты взял под себя Усть-Бийский острог. И должно то было случится, когда заполыхают в огне Верть-Бийская и Усольская крепости. Так же поведали Влас с Олесем, что по твоему наущению они передали самам весточку о моём походе к заловгайским кайсакам с предложением мира и торговли через Усть-Бийский острог. Весточку и плату за моё убийство. Да не вышло у находников. Упасли светлые нас от смерти лютой, послали подмогу.

Стоян отвесил короткий вежливый поклон в сторону Светланы, а я всё не сводил взгляда с лежащих на столе ножей. Было в них… точнее, в одном из них что-то непонятно тревожащее. Причём именно в том, который полусотник вытащил из руки Евглавы. Нож же, признанный Буривоем, выглядел, да и ощущался, как совершенно обычный режик из довольно дрянного железа, не более. Хм…

— Да я-то здесь причём⁈ — рыкнул Рудый. — Стрельцы Любимова десятка на меня напраслину возводят, небось, Усатого и выгораживают! Не было такого, Стоян! Не бы-ло!

— Да ну? — деланно удивился полусотник. — Не было, значит? Любима выгораживают, да? Так давай проверим! Эй, кто там, Никша, Вавила! А ну-ка, берите по пятёрке воев да притащите сюда Остеня да Лойга с Мареном. Спросим с них. Глядишь, и правду десятник Буривой речёт, оболгали его, честного да праведного… Да осторожнее там, чтоб не порезали вас ухари подкаменские. Им, вишь, и покон не покон. На брата-стрельца, поди, таким татям руку поднять будет не тяжелее, чем хранителю памятного камня горло вскрыть! А пока стрельцы наши ходят за остальными… татями, я поведаю, что ещё рассказали мне Олесь с Власом.

— Что бы они не сказывали, то лжа голимая! — вновь зарычал Буривой. На что Стоян только отмахнулся.

— Приведут Остеня — сверим, — проронил он и, дождавшись, пока стрельцы его личного десятка покинут трапезную, вновь заговорил… но перед этим выложил на стол ещё один нож — точную копию тех двух, что уже лежали на столе. Рудый скривился. — Вижу, узнал. Будешь говорить, что и это твоё?

— Не ведаю того, Стоян, — мотнул головой Буривой, и эмоции десятника подёрнулись глухой безысходной упёртостью.

— Но со своим ножом, этот… — палец полусотника ткнул в один из лежащих на столе клинков, — этот ты перепутал. А может быть, этот нож твой?

Хлябя