Шаг третий. Ключи и калитки - Антон Витальевич Демченко

да. Но местных можно понять, на самом деле. В здешних диких местах, стрелецкий острог — единственная защита от напастей. Но и она не абсолютна. А уж если исчезнет сила, что держит в кулаке населяющих крепость стрельцов, то… есть риск, что острог из защитника превратится в злого хозяина, терзающего местных жителей не хуже тех же находников и татей. Стрельцы же — они как дети, только уд длиннее да сабля вострее, как говаривает Стоян Смеянович.

Но было в какофонии эмоций, затапливающих Медовый зал, и нечто, что мне совсем не понравилось. Настороженность, злость, разочарование и недовольство. А уж когда умолкли стрелецкие новики, выступившие свидетелями на этом судилище, и вновь заговорил полусотник, рассыпая обещания заставить клясться на камне всех новоприбывших в острог, вплоть до новеньких стрельцов, эти самые подозрительные эмоции прозвучали и вовсе терзающим мою эмпатию диссонансом. Более того, к ним добавились ещё и нотки страха, удивительно совпавшие с моментом, когда полусотник потребовал от натужно сопящих болтливых мужиков ответа: кто надоумил их нести такую крамолу. Вот тут-то бородачей как наотмашь ударили. Такого ошаления я от них не ожидал… но это не помешало мне заметить кое-что ещё… и я, аккуратно выскользнув из-за камня, не снимая маскировки, коснулся локтя Стояна, как мы заранее договорились. Тот в ответ дёрнул головой, мол, понял… И тут же хлопнув стоящего Радима по плечу, тихо шепнул ему что-то на ухо… Мальчишка кивнул и, ужом ввинтившись меж стрельцов, исчез за их спинами. Только колыхнулась занавесь за памятным камнем. Вот и славно… сработала-таки наша с полусотником закладочка. А ведь я даже не думал, что эта карта действительно сыграет. Повезло!

Бородачи тем временем кое-как очухались от обрушенного на них страшного обвинения и дружно, будто репетировали, повалились в ноги полусотнику. А следом за ними вновь рухнули на колени и их родственники, до которых тоже дошёл смысл услышанного. И снова вой, плач и причитания, да такой силы, будто голосит не два десятка человек, а вся собравшаяся в Медовом зале толпа. И было от чего. Болтовня, она, конечно, болтовня… но одно дело — досужие сплетни и кривотолки, и совсем другое — распространение среди жителей острога слухов о предательстве командования крепости, находящейся в осаде. Крамола, как она есть. А здесь порой казнят и за меньшее.

Суд? Защита? Бывает тут и такое. Стоян Смеянович говорил, даже соответствующие процедуры законом оговорены. И судьи с защитниками… но не на окраинах, где вся полнота власти отдана в руки военных. И уж тем более не во время осады. Будь иначе, и чёрта с два бы меня смогли заточить в поруб с одного только обвинения Любима, пусть и поддержанного аж тремя полусотниками. В том же Подкаменске, например, даже воевода не может просто так бросить подозреваемого в тюрьму, не соблюдя все положенные по закону процедуры. Но… пограничный острог — дело особое. И производство… такое же, ага.

В общем, затрясло болтливых бородачей не зря. Считай, уже одной ногой на эшафот встали. И родственники их это тоже поняли. А потому, стоило только полусотнику рявкнуть, как те тут же умолкли, словно голоса лишились.

— Та-ак, — убедившись, что в зале воцарилась полная тишина, Стоян тряхнул головой и вновь уставился на трясущихся мужиков. — Повторяю вопрос! Кто вас, смердь лукавая, подговорил и чем прельстил⁈

— Прости, Стоян Смеянович, — неожиданно раздался откуда-то из-за голов столпившихся перед стрельцами зрителей трубный голос Буривоя. — Наша с Любимом вина!

Гу-у! Толпа заволновалась. Такого исхода дела никто не ожидал. Да и мы со Стояном опешили.

— Буривой? Ты ли это? А ну-ка, выйди в круг, — полусотник прищурился, высматривая своего десятника. Да тот и не прятался. Высокий, широкоплечий, он двинулся к камню, и толпа перед ним сама раздавалась в стороны. Разошлись и стрельцы, оцепившие круг перед памятным камнем, пропуская одного из самых уважаемых своих командиров.

— Прости, Стоян Смеянович, — повторил Буривой, шагнув в освещённый десятком настенных факелов круг судилища. — Не сдержали мы языков с Любимом. Когда твой… гость сбежал из поруба, мы уж очень злы были. Да ещё и поиски его не задались. Вот, мы с Любимом и собрались у меня на подворье в садовой беседке, неудачу мёдом запили, да с устатку и злости языков не удержали. Мужики же эти на моём дворе новый овин ладили. Видать, услыхали да разнесли по острогу, половину слов наших переврав! — Буривой повысил голос, словно пытаясь докричаться до каждого присутствующего. — Было дело, хулили мы тебя, Стоян Смеянович, за доверчивость да щепетильность излишнюю. Но в предательстве не подозревали, не винили, и речей о том не вели! Клянусь перед камнем предков наших! Светом и кровью клянусь!

Десятник выхватил нож из-за пояса и, с силой полоснув себя по предплечью, тотчас уронил клинок наземь, пока спохватившиеся стрельцы не насадили его на сабли. На них, правда, Буривой и не глянул. Схватился освободившейся рукой за рану и, в два шага оказавшись перед камнем, от души приложился к нему замаранной в крови ладонью. Булыжник полыхнул белым светом, на миг проявившим испещрившую серые бока вязь и… мирно погас, приняв клятву.

Молчал Стоян, глядя исподлобья на своего десятника, молчала толпа, словно замерев в ожидании, когда Буривоя хватит падучая, бородачи и вовсе сникли, опустив головы. А десятник как стоял у камня, не сводя прямого взгляда с командира, так и стоит.

— Верю тебе, брате, — полусотник крепко, от души обнял замершего перед ним Буривоя. — Верю, что не было в ваших словах крамолы, а что хулили меня… так не впервой же! Но! То вы, мои десятники, советники, чей голос в остроге первый после моего… А то смерди. И они-то уж точно рты не по чину раззявили. Обвинили облыжно в предательстве и болтали о том повсеместно, не стесняясь. И я хочу знать, кто их в том надоумил. Или считаешь, что они сами додумались?

— Могли, брате, — после недолгой паузы повесил голову Рудый. — Смердь же лукавая, сам сказал! А такие что ни услышат — всё переврут… не со злобы даже, так, для пущей важности, чтоб перед односельчанами прихвастнуть али острожных жителей осадить. Ну, а чем им ещё друг перед другом меряться? Размером куч коровьего говна в стайках?

— Сами, значит? — Стоян перевёл взгляд на валяющихся у его ног мужиков. Те, по-прежнему не поднимаясь с колен, запереглядывались.

— Тёмный попутал, господине, — сдавленно просипел