Мотылёк над жемчужным пламенем - Кэрри Прай
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что вы здесь делаете? Кто впустил?
– Спокойно, Варя, всё нормально, – выставив ладони начал тот, кто после расставания не постеснялся пустить слухи. Тогда на факультете обо мне сложили не лучшее мнение, а ведь я даже с ним не спала. – Твоя мама попросила меня об этом. Ты должна с ней поговорить. Должна выслушать.
– Должна?! – на смену шоку пришёл гнев. – Вы издеваетесь?! Уходите!
– Не прогоняй меня, Варя, – молит мать, виновато поджимая напомаженные губы. – Не злись на Кирилла. Это я всё устроила. Злись на меня.
– Да будет тебе известно, мама, я и так на тебя злюсь. Лет так пятнадцать!
В комнате становится тесно, отчего Кирилл выходит из помещения, сопроводив себя стуком начищенных каблуков. Он всегда следил за собой. И только за собой.
– Пожалуйста, Варя, дай несколько минут.
Не скрывая презрения, я смотрю на мать, которая не утратила красоту, но потеряла прежний лоск. Белокурые локоны лишились блеска, как и глаза надменности. Она выглядит подавленной, такой подбитой пташкой, но едва ли вызывает сочувствие. Так же ничтожно я выглядела в её глазах, когда та рассказала об измене. Это невозможно принять, если с самого детства в тебя упрямо вдалбливали идеализм, что по существу оказалось полным идиотизмом. Мама поняла это только сейчас.
За что боролась, на то и напоролось. От слова: напарываться.
– Говори, у меня мало времени, – максимально грубо, как только позволено с непутёвым родителем.
– Почему ты меня избегаешь? Почему не даёшь шанса исправиться? – она бьёт пальцами по губам, будто молится.
Из моей груди вырывается истеричный смешок.
– Начала с претензий? Плохая тактика. Плохая, плохая мама.
– Перестань, Варька. Я ведь из самых добрых побуждений. Если бы ты знала, как я мучаюсь. Не сплю уже год. Скучаю по тебе. Аришку вижу постоянно, подросла. Отец и тот не злится. Только ты у меня – как камень на сердце.
– Какое, к дьяволу, сердце? – возмущаюсь я. – Камень – есть твое сердце.
– Дочка…
Детская обида – чувство крайне острое. Я режусь об него не первый раз, ведь мама преуспела в заточке. И даже сейчас, не обращая внимание жгучую ненависть, юная Варя стремиться упасть в её объятья, но осекается и прячет горькие слёзы.
– Уходи, – прошу я, с трудом сохраняя холодность. – Ещё не время.
– Но ведь я хочу мира…
– Да чёрт возьми, мама! – срываю голос. – Хоть раз в жизни перестань быть эгоисткой и прислушайся ко мне! Я не могу, ясно?! Сейчас не могу! У тебя всё просто: сказала – не подумала. Захотела – сделала. Ударила – забыла. Но я из другого теста. Мне даже говорить с тобой больно, не то что видеть. Ты снова и снова делаешь мне больно. Остановись. Пожалей, и быть может я пожалею тебя.
Как бы не был громок твой крик, ты не избавишься от горечи. Я не избавилась.
– Хорошо, я уйду, – лихорадочно кивает мать, а её густые слезы собираются на жирном слое красной помады. Пролетая мимо меня, она позволяет себе короткое прикосновение. Моя щека горит в её мягкой ладони. – Дай мне знать, когда будешь готова. Я буду ждать сколько нужно. Люблю тебя.
Не припомню, чтобы кто-то ранее признавался мне в любви, но впредь мне не хотелось слышать подобное. Слишком больно…
Мать уходит, а я смотрю ей вслед. От былой уверенной походки не осталось ни следа. На деле я давно её простила, просто мне нравилось эта неопределённость. Умело балансируя между холодом разговоров и нежелании встреч, но в тоже время не рубя по канату, я оставляла её в состоянии вечного беспокойства. Это некий урок, который мне хотелось преподать свой матери. Она должна была прочувствовать это внутренне разрушение, когда невозможно вдохнуть по-новому, ибо в лёгких витает старая пыль. Нет, я не желала ей вечных мучений, но сдаваться не торопилась.
Выстрел сделал она, я лишь взмахнула перчаткой.
Выкрав из лаборантской таблетку успокоительного, я шагаю в библиотеку – а точнее в захламлённое помещение, где два шатких шкафа, до верхов забитые соответствующей литературой о вреде разнообразных пороков и несколько скрипучих стульев для удобства чтения. Мне нужно время одуматься. Успокоиться. Собраться.
В читальне пусто, лишь слышен звонкий храп. Объятая любопытством, я иду на яркий звук и замечаю мужчину. Он сладко спит, лицом в журнал «Сухое будущее». Его веснушчатый череп просвечивается за белой сединой. Колено временами дергается. В страхе, что тот задохнётся, трясу его за плечи. Настойчиво.
– Эй, вставайте. Здесь нельзя спать. Где ваша палата?
Старик замолкает, недовольно отмахивается и поднимает на меня донельзя заспанный взгляд. Лицо распухшее, будто пчёлы покусали. Но даже это не мешает разглядеть знакомые черты. Родные ямочки. Родные морщинки.
Земля уходит из-под ног. Я не верю собственным глазам.
– Варя? Доченька? Это ты? – его покидает остаток сна, а меня разум.
– Папа? То есть… Анатолий! Как же вы здесь?
Глава#30. Витя
Я распрощался с наркотиками, но не перестаю быть зависимым…
Мы с отцом добрались до реабилитационного центра «Твой шанс» безмала на пяти маршрутках и в каждой Анатолий попросился выйти, но едва ли мечтал об уборной. Его заплывший глаз то и дело поглядывал в сторону дома. Старичок переживал, ведь теперь его скучная жизнь в корни изменится, а точнее станет в разы бесполезнее и преснее. Мне ли не знать, как отрава способна скрасить мысли, дни, существование в целом, но также приятно обходиться без неё. И только его выбор: познать это чувство или продолжить вышагивать по фальшивому раю в кандалах.
– Гена! Братишка! Как же я скучал! – с грубой силой вталкиваю старика в кабинет и захожу следом. – Помнится, ты хотел завести хамелеона, я привёз тебе свинью. Не благодари.
Давний приятель отвлекается от бумаг и удивлённо хлопает глазами. Внимательно всматривается в меня,
