Правила виноделов - Джон Ирвинг

И он завершил письмо в своей обычной манере – туманно. Последние слова были: «Я помню, как вы поцеловали меня. Я тогда не спал».

«Да, – думал доктор Кедр, отдыхая в провизорской. – Я тоже это помню. Почему я больше ни разу не поцеловал его? Почему? В других местах на земле, оказывается, есть кино под открытым небом».

Перед ежегодным собранием попечительского совета доктор Кедр всегда подольше дышал эфиром. Он никогда не понимал, кому нужен этот совет, особенно его раздражали всевозможные опросы. В прежние времена в Мэне был штатный совет инспекторов здравоохранения; они никогда не задавали никаких вопросов, ни во что не вмешивались. А попечительскому совету надо знать все. В этом году к тому же в совет ввели двух новых членов, которые еще не видели приюта, и потому было решено провести очередное заседание в Сент-Облаке, хотя обычно попечители встречались в Портленде. Новые члены совета высказали желание посетить приют, остальные согласились, что и им не мешало бы в кои-то веки побывать там.

Было прекрасное августовское утро, в воздухе уже чувствовалась освежающая прохлада сентября, теснившая влажную июльскую жару, которая еще давала о себе знать; но Кедра в это утро раздражало все.

– Я не совсем понимаю, что такое кино под открытым небом, – сердито сказал он сестре Анджеле. – Гомер никогда ничего толком не напишет.

– Да, не пишет, – удрученно согласилась сестра Анджела, снова и снова перечитывая письмо.

– А куда они девают машины, когда смотрят фильм? – спросила сестра Эдна.

– Не знаю, – ответил доктор Кедр. – Но думаю, если вы приехали смотреть кино под открытым небом, значит будете смотреть из машины.

– Как это – из машины, Уилбур? – удивилась сестра Эдна.

– Чего не знаю, того не знаю! – отрезал доктор Кедр.

– Вы сегодня встали не с той ноги, – заметила сестра Анджела.

– Не понимаю все-таки, зачем смотреть кино из машины? – мучилась любопытством сестра Эдна.

– Не могу и на этот вопрос ответить, – устало проворчал доктор Кедр.

К сожалению, у него был усталый, раздраженный вид и на заседании совета. И сестре Анджеле пришлось напомнить ему, что интересы приюта превыше всего: ей бы не хотелось, чтобы он с кем-то поссорился. Два новых члена совета так и рвались в бой, желая показать, что они уже во все досконально вникли. И у доктора Кедра глаза метали молнии, как в тот день, когда, вернувшись в приют с многострадальной Кларой, он обнаружил, что Гомер бросил на произвол судьбы предыдущего кадавра.

Миссис Гудхолл ввели в совет благодаря особой напористости ее характера – она умела, как никто, собирать пожертвования. Когда-то она была замужем за протестантским миссионером, покончившим с собой в Японии; и, вернувшись в родной штат Мэн, она решила направить энергию на дело, которое поддается; Япония, как показал опыт, не поддавалась. Зато в Мэне «поддающихся» дел хоть отбавляй. Она считала, что Мэну не хватает одного – четкой организации. По ее мнению, прежде всего необходимо вливание свежей крови. От этой фразы, заметила сестра Анджела, доктор Кедр побледнел, как будто его собственная кровь из него вытекла.

– Не очень удачное выражение в разговоре с теми, кто работает в больнице, – взорвался доктор Кедр, услыхав эту фразу в третий или четвертый раз.

Но это не обескуражило нового члена совета.

Миссис Гудхолл кисло похвалила строгий порядок в заведении доктора Кедра, долгие годы его существования. И отдала должное стараниям доктора Кедра и его помощниц. Но было бы хорошо, продолжала она, ввести в штат помощника, «молодого ординатора, добросовестного труженика, знакомого с новыми идеями в акушерстве: приюту необходим прилив новых сил».

– Я в курсе всех новых идей, – сказал доктор Кедр. – И вполне справляюсь с количеством рождающихся младенцев.

– Прекрасно. А что вы скажете насчет помощника по административной части? – предложила миссис Гудхолл. – Пусть медицина останется в вашем ведении. Я имею в виду человека, которому не чужды новые процедуры усыновления. Он мог бы вести переписку, проводить собеседования.

– Мне не хватает одного – хорошей пишущей машинки, – твердо заявил доктор Кедр. – Пожалуйста, пришлите мне новую машинку. А помощника поберегите для тех, из кого песок сыплется.

Еще один новый член совета оказался психоаналитиком. Психотерапия была для него новым делом, но и в штате Мэн психиатрия в 194… году была новшеством. Звали его Гингрич; даже с малознакомым человеком он разговаривал так, как будто точно знал, какая забота его гложет. Он не сомневался, всех непременно что-то гложет. Если он угадывал что, удивив вас своей проницательностью, он таинственным шепотом прибавлял, что это не все, у вас в подсознании сидит еще что-то, хотя вы можете об этом не подозревать. Вот как бы он истолковал фильм, начинающийся с бедуина верхом на верблюде: пленница пиратов во власти неосознанного желания выйти замуж, хотя, судя по ее поступкам, ею руководит единственно влечение к свободе. Понимающий взгляд Гингрича, его сладкая улыбка с первой встречи обещали вам его сочувствие и поддержку, чего, возможно, вы не заслуживаете; мягкой, вкрадчивой речью он как бы внушал вам, что все на свете гораздо сложнее и тоньше, чем вам по наивности кажется.

Остальные члены попечительского совета, ровесники доктора Кедра, были явно запуганы этой парой: мужчиной, изъясняющимся только шепотом, и женщиной, голос которой подобен иерихонской трубе. Вдвоем они были несокрушимы; к работе в попечительском совете они отнеслись не как к чему-то для себя новому (приют, жизнь сирот), а как к возможности верховодить.

О господи, вздыхала сестра Эдна.

«Кажется, не миновать беды, как будто у нас и без того их мало», – думала сестра Анджела. Вообще-то, ничего плохого в предложении миссис Гудхолл не было. Но она понимала, Уилбур Кедр боится связать себя по рукам и ногам. Как мог он взять помощника, не зная его убеждений? Ведь это поставит под угрозу одну из «работ» приютской больницы.

– Доктор Кедр, – вкрадчивым шепотом начал доктор Гингрич, – конечно же, никто не думает, что из вас сыплется песок.

– Я сам так иногда думаю, – отрезал доктор Кедр. – И вам так думать не возбраняется.

– Только представить себе, какая на ваших плечах ноша, – шептал сострадательно доктор Гингрич. – Человек, который столько тянет, вправе рассчитывать на максимальную помощь.

– Человек, который столько тянет, должен сам справляться со своими обязанностями, – сказал доктор Кедр.

– На вас слишком тяжкое бремя. Нет ничего удивительного, что вы не хотите ни с кем делиться даже малой толикой обязанностей.

– Мне больше нужна пишущая машинка, чем помощник, – сказал Уилбур Кедр, зажмурился, и в глазах у него поплыли вперемежку звезды – эфирные и небесные. Он провел по лицу ладонью и увидел, что миссис Гудхолл что-то записывает в угрожающе толстый блокнот.

– Теперь давайте посмотрим, – громовым голосом произнесла она в противовес мягчайшему доктора Гингрича. – Вам ведь за семьдесят. А если точнее?

– За семьдесят, – эхом откликнулся Кедр.

– А сколько миссис Гроган? – спросила миссис Гудхолл, как будто той не было в комнате или она по дряхлости лет сама не могла ответить.

– Мне шестьдесят два, – воинственно ответила миссис Гроган, – и я свежа как огурчик!

– Никто в этом не сомневается, – пропел мистер Гингрич.

– А сестре Анджеле? – Миссис Гудхолл вела допрос, ни на кого не глядя, вперив взор в свой блокнот.

– Мне пятьдесят восемь, – с достоинством сказала сестра Анджела.

– Анджела у нас крепка как буйвол, – уточнила миссис Гроган.

– Мы в этом не сомневаемся, – ласково улыбнулся доктор Гингрич.

– А мне пятьдесят пять или пятьдесят шесть, – поспешила сказать сестра Эдна, не дожидаясь вопроса.

– Значит, вы не знаете точно, сколько вам лет? – сочувственно спросил доктор Гингрич.

– Послушайте, – вмешался доктор Кедр, – конечно, мы все здесь выжившие из ума старики, ничего не помним, путаем возраст и так далее. Но взгляните на себя! – обратился он к миссис Гудхолл.

Та сразу же подняла голову.

– Вы ведь тоже не надеетесь на свою память, записываете в блокнот каждое слово.

– Я записываю, чтобы иметь общую картину того, что здесь происходит, – невозмутимо проговорила она.

– Тогда вам лучше послушать меня, – сказал доктор Кедр. – Я работаю здесь столько лет, что у меня в голове общая картина давно сложилась.

– Ясно как день, вы здесь делаете замечательные вещи! – повернулся к Кедру доктор Гингрич. – Но ясно также, что все вы несете слишком большое бремя.

В его словах прозвучало такое сочувствие, что доктору Кедру показалось, будто его намылили нежнейшей детской губкой, и он возблагодарил Бога, что доктор Гингрич не сидит рядом, а то ведь, пожалуй, и по головке погладит – такие любят дополнить словесное участие физическим прикосновением.