Лес богов - Балис Сруога

Мы едва плелись и проклинали болтуна Мюллера. Чтоб он сдох. А ему и горя мало. Только и слышно: «Марш-марш-марш!»

— Пшел ты к черту! — чаша моего терпения переполнилась.

— Что? Что ты сказал? — удивился Мюллер.

— Пшел к черту! — еще раз объяснил ему Витаутас.

— Хо-хо-хо! — захохотал Мюллер. — Зачем к черту? Скоро будет Лауенбург.

В Лауенбурге остановив первого попавшегося гражданина Мюллер сказал:

— Я, знаете ли, веду каторжников из Штутгофа. Они славные люди. Не воруют и не режут. Черт знает, за что они попали в лагерь. Вы может быть, видели колонну, пришедшую из Штутгофа?

Гражданин пожал плечами. Он ничего не видел. Находчивый Мюллер не растерялся. Он остановил бабу и пропел ей то же самое:

— Я, видите ли, веду каторжников из Штутгофа. Они славные люди. Не воруют и не режут. Черт знает, за что их упрятали в лагерь. Вы ненароком не заметили пришедшую из Штутгофа колонну заключенных?

И баба пожала плечами.

Мюллер бегал по городу. То он останавливал бабу, то какого-нибудь полицейского, то праздного зеваку, каждому он болтал одно и то же.

Любому встречному и поперечному фельдфебель обязательно рассказывал всю нашу подноготную. Он подолгу выламывался перед какой-нибудь бабенкой, размахивал руками у нее под носом и божился, что он старый солдат и что все будет в порядке.

Мы же, согнувшись под ношей, стояли и ждали, пока проклятый болтун Мюллер не выговорится. Он, должно быть, думал что мы очень довольны: он, мол, создает нам рекламу, чего же еще. Каждого уверяет, что мы не воры и не головорезы!

— Повел бы ты лучше нас в тюрьму или в полицию! — орал на него выведенный из терпения Витаутас. — С таким дурнем толку не добьешься.

— Куда? В полицию? Извольте. Я и сам думал в полицию. Марш-марш в полицию, марш!

Но по пути в полицию Мюллер снова задержал какую-то бабу и снова заладил:

— Я, знаете ли, веду двух каторжников. Из Штутгофа. Они сла-а-вные парни. Не воры и не головорезы. Черт знает, за что их посадили в лагерь. Я, знаете ли, поехал с ними на телеге, а вся колонна пошла пешим ходом. Куда она ушла, черт знает. А я, ей богу, не знаю. Не скажешь ли, милая, где тут находится полицейский участок?

Баба указала дорогу. Но Мюллер был не простак. Он ей не поверил и, встретив другую горожанку, принялся за свое:

— Я, знаете, веду двух каторжников из Штутгофа. Они сла-а-вные люди. Не воры и не голово-о…

— Ах ты, боже мой, боже, когда же ты, наконец, заткнешься, сатана проклятый?

Поклявшись каждому в полицейском управлении, что мы не воры и не головорезы, Мюллер пристал к секретарю. Он с ним проговорил около получаса и, торжествующий, вернулся обратно.

— Наша колонна ушла в РАД — трудовой лагерь рейха, недалеко от деревни Годдентов. Надо и нам идти в лагерь. Марш, марш туда!

— Куда? — спросили мы удивленно.

— Недалеко, всего восемь-десять километров от города.

— Провались ты сквозь землю, я отсюда не уйду, — выругался Витаутас и растянулся вдоль коридора. Поперек он лечь не мог. Рост не позволял.

Рядом с Витаутасом примостился я.

Мюллер топтался вокруг нас и без передышки бормотал:

— Марш-марш, марш…

Правда, сам он не видел особой необходимости двигаться дальше.

— Не пойдем мы отсюда никуда. Делай что хочешь.

— Эй вы, ну-ка марш, марш-марш!

— Свинья — ответил ему Витаутас и отвернулся к стене. Мюллер не был в состоянии справиться с нами своими силами. Он вызвал подкрепление. На помощь проклятому болтуну пришел секретарь полицейского участка, старый толстый немец.

— Уйдите, тут вам оставаться нельзя — беззлобно сказал он.

— Куда же мы пойдем? — закричали мы. — Идти не можем, больны. Если в участке запрещено ночевать, посадите нас в тюрьму.

— Но и в тюрьму я не могу вас посадить!

— Тогда поступайте, как знаете… Мы отсюда ни шагу. Или обеспечьте нас телегой. Может быть, доедем.

— С большим удовольствием дал бы, но у меня ее нет. Никакого вида транспорта нет. Немецких женщин и детей эвакуировать не на чем, а вас тем более.

— Раздобудьте из-под земли, на то вы и полиция. Из Литвы вы нас смогли сюда притащить, а теперь вдруг не можете…

— Не я вас притащил. Я не виноват.

— А мы чем виноваты?.. Стоит нам выйти из города, и мы замертво свалимся. Мюллер нас пристрелит. (Мы даже не величали его теперь фельдфебелем.) На кой черт нам мучиться идти, когда он может отправить нас к праотцам без пересадки, тут же на месте? Стреляй Мюллер, гром тебя разрази, стреляй! Живо!

— Хо-хо-хо — заржал Мюллер. — Нашли стрелка. Когда я в вас стрелял?

— Не хватало еще, чтобы ты в нас стрелял, дурень!

Секретарь полицейского участка, просто-таки просил нас… Он просил уйти из города километра полтора. Там, мол, есть небольшая деревня. Он обещал дать Мюллеру записку, по которой тот сможет реквизировать у крестьян подводу и везти нас дальше.

— Хо-хо-хо — загоготал Мюллер. — Мы еще покатаемся.

Полиция в образе секретаря участка апеллировала к нашему благоразумию. Пристало ли нам, каторжникам с ней препираться?

Мы спокойно прошли по городу в сопровождении специального полицейского — это для того, чтобы Мюллер не задерживался по пути и не стрекотал без меры. За городом мы снова остались в обществе нашего болвана. В деревне началась та же самая канитель. Фельдфебель останавливал каждого встречного и поперечного и подробно излагал всю нашу историю.

Мы брели по щиколотку в воде — неожиданно наступила оттепель, ковыляли от избы к избе. Подводы никто нам не давал. Крестьяне опасались, что Мюллер, заполучив бричку, уедет и не вернется. Поди, насыпь ему, дураку, соли на хвост! Они всячески выкручивались, артачились, упрямились. Добряк Мюллер их не очень и донимал. Подводы мы не получили. Нас послали к деревенскому старосте, который жил за несколько километров. Но найти его в непроглядной темноте было почти невозможно.

Мы поносили Мюллера, обзывали его последними словами, но бойкий фельдфебель в ответ только хохотал.

— Хо-хо-хо, можете на меня положиться, я старый солдат. Все будет в порядке.

С большим трудом мы все-таки разыскали старосту. Он угостил нас кружкой кофе и дал по ломтю хлеба на брата. И телегу дал! Едем!

Трудовой лагерь рейха — РАД — находился недалеко от деревни. О нашей колонне там никто и не слыхал. В лагере было пусто, но ночевать нам не разрешили — зарежем, мол, кого-нибудь, прочь отсюда!

Когда мы вернулись назад, староста взбесился. Он чувствовал себя уязвленным: дал подводу, выполнил свой долг а мы-то, мы-то! Не вдаваясь ни в какие рассуждения, он выгнал нас вон вместе с Мюллером.

Говорить с Мюллером не было никакого смысла. Мы только потрясали кулаками под его дурацким носом.

Эх, послать бы болтуна ко всем чертям, но одни мы погибли бы. Больные, без документов, без денег, на чужбине, куда бы мы делись? Нас изловили бы как беглецов и повесили на первом попавшемся суку. Шутка ли, такое страшное время. Кроме того, нас предупредили, что побег одного из нас отразится на судьбе всего литовского блока.

Гоняя Мюллера от избы к избе, мы все же нашли в деревне ночлег. У Витаутаса температура была около сорока, но он держался, как герой. Правда, ругался на чем свет стоит.

Назавтра Мюллер погнал нас обратно в Лауенбург, в полицейский участок. Он осмелел и бодро отдавал распоряжения. Как мы его ни убеждали, чтобы он позвонил в полицию по телефону, фельдфебель не сдался. Может, в нашем возвращении никакой нужды не было?

— Нет, нет — артачился Мюллер, — я не буду звонить. Можете на меня положиться, я старый солдат. Надо идти.

Мы подозревали что он, змееныш, не умеет говорить по телефону, и, пожалуй, были правы…

Еле живые, добрели мы до Лауенбурга. Город был наводнен беженцами. Куда ни глянешь — беженцы, беженцы, беженцы. Нацисты-коричневорубашечники стаскивали с телег всех мужчин и выстраивали их: сколачивали печально-знаменитый немецкий фольксштурм. Женщины, оставшиеся на возах, плакали, причитали, вытирали слезы подолом, — видно, берегли носовые платки.

Проклятый болтун Мюллер, столкнувшись с какой-нибудь бабой, заводил, как старая шарманка:

— Я, знаете ли, веду двух каторжников. Они людей не режут…

Секретарь полицейского участка принял нас недружелюбно. Он посмотрел на нас, как бык на красное.

— О господи, опять вы! Вон, вон! — заорал он. — Я же сказал, что вы должны пойти в лагерь РАД, там для вас приготовили места. Вон, вон!

На все наши объяснения, что мы в лагере были, он только отмахивался, как от назойливой мухи.

— Ничего не знаю. Ничего другого у меня для вас нет. В тюрьму вас не пущу. Вон, вон, вон!

— Вон, так вон, но избавьте нас от этого идиота Мюллера, дайте другого конвоира. — заявил Витаутас.

— Хо-хо-хо, — захохотал Мюллер. Он был, видно, польщен таким откровенным признанием его глупости.