Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

Джавад ответил:

— Изменились-то вы сильно, но я узнал!

Разговор их привлек всеобщее внимание. Чувствуя это, офицер, как ему ни жаль было расставаться с Джавадом, сказал:

— Я живу пока у приятеля... Улица Каджарие... Если вечером свободен, приходи.

И, пожелав Джаваду всего хорошего, он тронул стремена и помчался со своими шестью казаками на Ала-эд-довлэ.

Джавад вернулся в толпу. Теперь, после того, как он говорил с офицером, да еще в такой день, на него смотрели другими глазами, кое-кто даже немножко его побаивался.

Джавад пошел домой, в свою квартиру в переулке за Хиабаном Джалильабад.

Перенесший вследствие барского насилия господина Ф... эс-сальтанэ тюрьму, а потом «отведавший» плетей, он был все тот же добрый Джавад. Он никогда не забывал Фероха и все это время думал о нем. Недолго служил у него Джавад, но хорошо понял искреннюю и прямую натуру Фероха, которую он при первом же знакомстве, первой встрече в кавеханэ в квартале Чалэ-Мейдан угадал в нем по лицу. За весь долгий срок отсутствия Фероха Джавад, возвращаясь мыслью к своему аресту, никогда, ни на одну минуту не считал виновником своих несчастий Фероха. Он хорошо знал причины этих событий. А доброта, проявленная Ферохом в день их последней встречи, его возмущение человеческой гнусностью, слезы, бежавшие по его лицу, навсегда покорили и привязали к нему Джавада.

И вот эта новая, неожиданная встреча после долгих лет. Не было ничего удивительного, что он был растроган, восхищен, вне себя от радости. Полный нетерпения, охваченный восторгом, бежал он домой, в пути разговаривая сам с собой, иногда даже вслух.

Джаваду жилось теперь лучше, так как одно важное событие дало ему возможность приличным образом снять с себя заботу о вдове брата и ее детях. Теперь он любил жизнь, считал ее вожделенной!

Глава четвертая

ЖЕНСКИЕ СЛЕЗЫ СМЕНЯЮТСЯ РАДОСТЬЮ

В северо-западной части Тегерана, на Хиабане Абасси, как всегда, царила тишина. Кроме шума вельможных карет, колясок и автомобилей, здесь вообще не бывает другого шума. Здесь ведь не живут «люди третьего сословия», и нет их суеты и вечного крика. Может быть, впрочем, во многих из этих очаровательных домов с садами и обширными цветниками и на самом деле жили какие-нибудь счастливцы, радующиеся жизни, но только не в том, куда мы войдем сейчас с читателем: в нем не было ни радости, ни веселья.

В красивой комнате, возле ярко пылавшей чугунной печки, сидела в кресле молодая двадцатипятилетняя женщина. Она так была погружена в чтение, что не замечала ничего вокруг себя. Большие глаза ее не отрывались от страниц. Она жадно поглощала их одну за другой, и порой на ее печальном лице отражалось сочувствие.

Она была одета во все черное. Волосы ее были просто, по европейской манере, собраны сзади в узел, на голову накинута черная кружевная косынка. На руках не было перстней, ноги были обуты в черные туфельки. Весь ее наряд был прост и благороден.

Вдруг она отбросила книгу и раздраженно сказала:

— И тут о смерти. Нельзя найти ни одной хорошей книги... везде смерть!

И снова сказала скорбным, хватающим за сердце голосом:

— Господи, неужели я так и не найду ни одной книги, в которой можно было бы почерпнуть хоть маленькую надежду...

Она подошла к изящному книжному шкафчику и взяла оттуда другую книгу, в зеленом переплете, на корешке которой было крупными буквами написано: «Генрих VII».

— Может быть, хоть тут не говорится о смерти.

Четыре года назад молодая женщина внезапно потеряла человека, которого она полюбила с первой встречи и которого она могла видеть лишь изредка, какой-нибудь раз в неделю. С тех пор она не могла отыскать даже его следа.

Да, прошло уже четыре года, как Эфет была разлучена с любимым!

«Эфет! — скажет читатель. — Но позвольте! Автор путает. Мы читали в свое время, что Эфет была неграмотна. Как же могла она глотать книги?»

Я могу лишь пояснить, что после того, что с ней случилось, Эфет принялась лихорадочно учиться. Теперь это была совсем другая женщина.

За это время она потеряла также своего старика-отца, но нельзя было бы сказать, что эта вторая потеря хоть сколько-нибудь ослабила впечатление первой.

Эфет отвергла предложения многих женихов, искавших ее любви и ее денег. В мыслях у нее не было никого, кроме Фероха.

Как мы знаем, при последней встрече с Ферохом Эфет была крайне встревожена. Бедная девушка чувствовала, что готовится что-то зловещее, но что она могла сделать? Фероху нужно было ехать, и она не могла этому помешать. Когда он ушел, ее тревога еще усилилась. С величайшим трудом ей удалось на несколько часов забыться сном. А утром она не могла получить о нем сведений: она знала, что он уехал в Шимран и должен пробыть там один-два дня.

Когда же прошло три дня и о Ферохе не было ни слуху ни духу, волнение ее дошло до крайней степени. Сердце ее колотилось при мысли, что Ферох находится в объятиях своей возлюбленной, но, когда она представляла себе, что с Ферохом случилось что-нибудь плохое, сердце ее билось еще сильнее.

На третий день она послала в дом Фероха ту служанку, которая уже раз была там, извещая о здоровье Мэин. Каково же было ее волнение, когда служанка сообщила ей, что отец и нянька Фероха сами страшно беспокоятся, так как от него нет никаких известий, несмотря на то, что он сам обещал сообщить о своем местопребывании.

Тревога бедной девушки сменилась глубокой печалью. Слезы застлали ее большие глаза. Уже не минуты, не часы, она проплакала целые сутки. Чуткое сердце Эфет подсказывало ей, что в этот час его окружают непредотвратимые опасности и что он страдает. Но что она могла сделать? Только плакать. А что могли дать слезы?

Она решила просить отца разрешить ей поехать в Шимран на поиски Фероха.

Утром она рассказала все отцу и, получив позволение ехать, на следующий день отправилась туда вместе со служанкой и старым слугой. "Сойдя возле дачи господина Ф... эс-сальтанэ, она устроилась в каком-то садике. Как мы знаем, тогда была осень, и в Шимране уже никто не жил.

Эфет тотчас же велела служанке под каким бы то ни было предлогом пробраться на дачу господина Ф... эс-сальтанэ, чтобы разузнать хоть что-нибудь о Ферохе. Подумав немного, служанка отправилась к даче господина Ф... эс-сальтанэ.

Она слегка выпачкала свою черную чадру и чагчуры в пыли и постучала в ворота. Через несколько минут из ворот выглянул старик-садовник. — Что вам нужно?

— Дяденька, — быстро заговорила она запыхавшимся голосом, — я сама нездешняя, Шимран совсем не знаю. Я у одной ханум служанкой состою. Она сегодня сказала, что поедем в Шимран в гости к одной ханум, к родственнице, на «аш рештэ», и вот лошади у нас очень устали, пролетка доехала только до места возле Таджриша, а наверх решили идти пешком. Проклятые чагчуры так меня измучили, что я села на камень там, под горой, думаю, хоть дух переведу, а потом догоню ханум. Да вот теперь, как за ними ни бежала, не могу их нигде найти. Устала я очень и никого здесь не знаю, пить хочется...

Садовник предложил ей войти.

Прошли садовой дорожкой, затем повернули налево. Показался дачный дом. Служанка Эфет увидела лежавшую на разостланной возле открытого окна постели молодую женщину с распущенными волосами, бледную, с почти неподвижными, глубоко запавшими глазами. У изголовья ее сидела, беседуя с ней, пожилая женщина. Служанка незаметно подошла, поближе и почтительно сказала:

— Салям!

Больная спокойно повернула к ней голову и с улыбкой ответила на ее салям. Тогда другая быстро спросила:

— Что вам от нас нужно?

Служанка Эфет, которую звали Шевкет, хотела ответить, но за нее ответил садовник:

— К нам постучали, я думал, что это пришел тот господин, и пошел скорей открыть, вижу, стоит эта баджи. Госпожу свою она потеряла, одна осталась. Услыхала голоса моих детей и решила, что здесь кто-нибудь есть. Ну, вот пришла помощи просить.

При сообщении, что вместо «того господина» садовник впустил какую-то баджи, лицо больной ханум слегка нахмурилось. Но складка на лбу ее тотчас же разгладилась, и она спросила, приветливо улыбаясь:

— А куда вы направлялись?

Шевкет, которая уже узнала самое главное, что здесь кого-то ждут, сказала себе: «Недурно. Теперь немножко поболтаем и выясним, живет ли он здесь в Шимране и приходит к ним каждый день, или еще до сих пор ни разу не приходил».

И она сказала:

— Моя ханум живет на Хиабане Абасси. А я-то сама казвинская, в Тегеране в первый раз...

И она повторила то, что рассказала садовнику.

Больная ханум вновь улыбнулась.

— Ничего. Ты не грусти. Если ты их не найдешь, я тебя сегодня же отправлю в город.

В это время другая служанка больной поднялась и вышла в другую комнату. Шевкет, вступая по-настоящему в разговор, спросила: