Страшный Тегеран - Мортеза Каземи

В тот же момент «сахарный песок с молоком» сказал:

— Нет, этого вы, шахзадэ, не извольте говорить, потому что это неправда.

Шахзадэ опять покраснел. Попросив рюмку водки, он опять выпил и снова спросил:

— Так не станешь?

Ага-шейх тотчас же спрятал все деньги в карман и сказал:

— Что за настойчивость, шахзадэ! — И прибавил: — Если так, то я, чтобы ты не огорчался, вообще пасую. Шахзадэ сразу потащил к себе, карточный ящик и объявил:

— Мой банк. В банке пять туманов.

Но никто из партнеров не откликнулся.

Шахзадэ обратился к хозяину дома:

— Пришли-ка сюда пять туманов.

Хозяин грустно покачал головой.

— Ты сам, шахзадэ, видел, что с начала игры и до сих пор у меня еще нет ничего. Если бы было, дал бы с удовольствием.

Шахзадэ в раздражении встал:

— Ладно! Мне не везет. Играйте одни.

Он направился в угол комнаты, где стоял терьячный мангал, и где упомянутый выше Ахмед и какой-то рыжебородый занимались один приготовлением, а другой курением терьяка, причем, рыжебородый глядел на Ахмеда «особенными» глазами, а Ахмед распалял его, кривляясь и жеманничая, подобно ханум из Нового квартала. Шахзадэ не сообразил, что, повернувшись к ним, он испортил одному из «собеседников» все удовольствие.

Поведение Ахмеда свидетельствовало о вкусах и «талантах» хозяина дома. Такой мастер на все руки, сведущий и по терьячной части, и по части карточной игры, и игры с мальчиками, был сущий гений, точно специально созданный природой для роли депутата иранского меджлиса.

Шахзадэ попросил Ахмеда, когда рыжебородый кончит свой терьяк, «налепить» и для него насадку терьяка и растянулся на полу, повернувшись лицом к играющим.

Очередь курить дошла до шахзадэ, и он страстно потянул в себя опийный дым. Он чувствовал, как с каждой затяжкой улетают прочь его грусть и печаль, но былого вкуса он и в курении не находил.

Он спросил Ахмеда:

— Нет ли в вашем квартале красивых женщин? Таких... высокого роста, стройных, с каштановыми волосами.

Ахмед, сердце которого жаждало серебряного пятикранника, боялся сунуться в воду, не зная броду, и сказать что-нибудь, не согласующееся со вкусами ага. Он ответил:

— О нашем квартале, ага, нечего и спрашивать: это настоящий рай. Здесь всякие, на всякий вкус. Чего бы вы ни пожелали, что бы ни задумали, на этом клочке земли все есть. Я даже нарочно спрашивал нашего лавочника, в чем тут дело? Он говорит — от воды, вода здесь такая. Которые эту воду пьют, все хорошенькими становятся.

По лицу шахзадэ было видно, что он не слушает Ахмеда. Ему как будто и не было дела до всех этих «хорошеньких» женщин, а интересовала его только одна, лицо которой он, должно быть, видел перед собой.

Открылась дверь и вошли двое новых гостей — Али-Реза-хан и Али-Эшреф-хан. Игроки обрадовались.

Сидевшие вокруг «мазчики» тоже оживились:

— Везучие пришли! Слава богу, теперь повезет.

И заказали себе чаю погорячее.

Кто-то спросил:

— Какие новости?

— Да какие новости, — сказал один из братьев. — Новости такие, что продолжаются аресты. Сейчас шахзадэ К... арестовали.

Услышав «шахзадэ К...», наш молодой шахзадэ, занятый курением и делавший в это время сильную затяжку, отложил терьяк:

— Что такое? Отца арестовали?

Видно было, впрочем, что он не очень встревожился. В вопросе даже чувствовалось что-то вроде радости. Он хотел опять приняться за терьяк.

Увидев его, братья воскликнули в один голос:

— Как! Шахзадэ? Вы здесь?

Вмешался хозяин:

— Хезрет-э-валя — крупный игрок. У нас они раньше не бывали, но сегодня я их специально пригласил.

Протянув шахзадэ руку, Али-Эшреф-хан спросил:

— Что поделываешь? Так, значит, и не женился?

И тоже присел к мангалу.

— Скажи сначала, правда, что отца арестовали?

— Вашего отца я, к несчастью, лично не знаю, — сказал Али-Эшреф-хан, — но сейчас по Хиабану Казвин проехала карета. Так как за ней скакали двое казаков, я спросил у прохожих, кого везут. Сказали — шахзадэ К...

Шахзадэ для большей уверенности спросил:

— А какой из себя?

— С большим животом, седые усы, борода сбрита. В большой шапке и в черном пальто.

Придавая себе встревоженный вид, шахзадэ сказал:

— Его приметы. Что я теперь буду делать?

Хозяин дома быстро сказал: — А что вы можете сделать? С казаками ведь не пойдете воевать. Ждите. С такими людьми, как ваш батюшка, они ничего не смогут сделать. Завтра утром опять дома будет.

Арест шахзадэ К... сразу отразился на положении молодого шахзадэ. Предполагая, что он будет теперь самостоятельным главой дома, хозяин решился, при условии получения расписки, дать ему денег. Подойдя к шахзадэ, он тихонько сказал:

— Вы уж, шахзадэ-джан, извините, пожалуйста... Давеча у меня денег не было. Теперь игра немножко поживей пошла, и я могу дать вам двадцать туманов, а вы, конечно, мне заметочку маленькую, только заметочку, извольте набросать... для памяти...

Шахзадэ был доволен.

— Конечно, конечно, — говорил он.

Пройдя в боковую комнату, он сел писать расписку.

Дойдя до суммы, он взглянул на хозяина:

— Сколько писать?

Хозяин придал своему лицу жалкое выражение:

— Сколько будет вашего желания!

Шахзадэ написал тридцать туманов и, получив двадцать, побежал к играющим.

— Я тоже, я тоже ставлю. Дайте мне карту.

И он снова нашел занятие. Он резался в карты. То проигрывал, то брал. Игра продолжалась. Али-Эшреф-хан то курил терьяк, то играл. Брат его тоже играл и был уже в долгу. Но иногда, вспоминая, что шахзадэ.., эд-довлэ... и других посадили в тюрьму, он ежился.

В пять часов, когда многие игроки совершенно выдохлись, игра расстроилась. В их числе был и наш шахзаде Сиавуш-Мирза.

С грустью отправился он опять к терьячному мангалу и за компанию с Али-Эшреф-ханом выкурил еще насадку терьяка. Потом вместе с двумя братьями вышел из игорного дома.

Али-Реза-хан в эту ночь был в выигрыше. Как старый игрок, он, конечно, клялся, что проигрался. Но опытный картежник понял бы, что он врет и что на самом деле он из пятидесятитуманной бумажки сделал сорок пятитуманных.

Так как все они жили в почти противоположных друг другу концах города, они распростились, и каждый пошел к себе. С разрешения читателей, мы оставим Сиавуша и Али-Реза-хана и посмотрим, что будет происходить с Али-Эшреф-ханом.

Так как было около шести часов утра и почти совсем темно, то на экипаж рассчитывать было нечего, в особенности в эту ночь, когда из страха перед реквизицией извозчики не показывались на улицах. Али-Эшреф-хан пошел домой пешком.

В эту ночь военное положение еще не было объявлено, и его никто не остановил. Через три четверти часа он добрался до дому.

Лицо его казалось совершенно беззаботным. Но у самого дома его поразила фигура казака, стоявшего у его дверей. Али-Эшреф-хан слышал, что арестовывают ашрафов. Но чтобы арестовывали и их присных, подбирающих крохи с их стола, этого он не слыхал. Поэтому он совершенно спокойно направился к дверям, говоря себе, что казак, наверно, остановился тут случайно или поставлен в качестве городского постового. Как вдруг казак выступил вперед и сказал:

— Ага, входите, пожалуйста, поскорее, поручик уже давно вас дожидаются.

Али-Эшреф спросил:

— Какой поручик? Какое у него ко мне дело? И разве сейчас время для приемов?

Однако, увидев, что дверь его дома открыта, и сообразив, что под дулом казачьей винтовки убежать будет невозможно, быстро вошел во двор.

В здании бируни горел свет. Он быстро направился в комнаты и распахнул дверь. Он увидел в своей комнате офицера, который задумчиво расхаживал взад и вперед. Услыхав его шаги, офицер обернулся к нему.

В один миг целая вереница мыслей промелькнула в голове Али-Эшреф-хана. Запинаясь, срывающимся, полным страха голосом он воскликнул:

— О, вы?

Офицер ответил по-военному:

— Так точно!

Глава шестая

КТО УСТОИТ ПРОТИВ ЛЮБВИ?

Проиграв семьдесят туманов — пятьдесят своих, точнее, занятых утром с помощью Мохаммед-Таги у лабазника, и двадцать, взятых у хозяина игорного дома, Сиавуш поплелся домой. Он был грустен.

Впрочем, он вообще редко бывал теперь весел. Это был уже не прежний бодрый, веселый Сиавуш. За протекшие четыре года в нем произошло много перемен. Но в особенности большую перемену произвело в нем одно событие, случившееся с ним около года тому назад. Оно изменило даже его взгляды и привычки. Великая сила, перед которой коленопреклоненно склоняется все на свете, заставила склониться и его. Сиавуш перестал быть завсегдатаем «веселых» домов на Хиабане Шени и на Хиабане Мохтар эд-довлэ. Он не искал теперь общества «этих» женщин. Когда ему хотелось забыться, он курил терьяк да иногда играл в карты. Состояние его отца, шахзадэ К.., таяло с каждым днем. Он уже не надеялся теперь даже на получение губернаторского поста, так как газеты причислили его к «гнилым» старорежимным вельможам, назначение которых на государственные должности они считали недопустимым. Они теперь добивались губернаторских местечек для ашрафов «новой формации», достигших ашрафства путем партийных интриг или медицинской практики.