Сказки о сотворении мира - Ирина Ванка

— Кто будет представлять тебя в суде, Человек? — спросил голос. Могильным холодом повеяло в лабораторию. Натан Валерьянович растерялся и только протянул незнакомцу бумаги.

— Придется мне, — сказал Оскар.

— Не смеши! Ты не можешь представлять себя сам. Для этого ты слишком мало значишь. Ищи фигуру, которая может за тебя заступиться.

Существо пропало в огне, и Натан снова спрятал за спину папку.

— Они не имеют права нас не пустить, — сказал он.

— Имеют, Учитель. Это мы не имеем прав. Никаких. На этом суде за нас могут говорить только наши заступники. А где они? Если Эккур не явится до конца судилища — мы пропали.

— Может быть, он не тот, за кого мы его принимаем?.. — предположил профессор. — Тот седой мужчина, что устроил Эрнеста в сборную…

— Женька его узнал.

— Может, Женя ошибся?

— Учитель!.. Не надо искать оправдание трусу.

— Надо было встретиться с ним и поговорить. Ангелу сейчас трудно находиться среди людей… — заметил Боровский и вручил папку с документами ученику. — Подержи это, сейчас я вернусь. Посмотрю, может, он заблудился.

— Конечно… — проворчал Оскар. — Дома на пустыре не увидел.

Натан поднялся в пустую библиотеку, чтобы осмотреть двор, заглянул в кабинет, прошелся по комнатам и заметил супругу у кровати крошки-графа. Розалия Львовна перестилала постель и вытирала пол. Тряпка лежала под мироточащей иконой.

— Что ты здесь делаешь, Роза? — спросил Натан, но женщина не взглянула на мужа. — Не надо тебе здесь находиться. Это опасно.

Розалия Львовна поправила покрывало и открыла окно, чтобы проветрить комнату.

— Роза, ты слышишь меня? С тобой все в порядке?

Женщина села на кровать и закрыла лицо руками.

— Прими таблетку и иди к себе, Роза. Не стой у пустой иконы.

С плохими новостями профессор поспешил вернуться в лабораторию.

— Хотел бы я знать, кто будет выступать на стороне друидов? — спросил Боровский ученика.

— Эккур. Кто ж еще? Если он не на нашей стороне, значит, на стороне врага. Что вас удивляет, Учитель?

— Ну… — тень снова выросла из огня. — Кто будет говорить за тебя, Человек?

Оскар направился к сейфу.

— Или все, или ничего! — сказал он, проворачивая ключ в замке.

— Нет, Оскар! Не надо. Подумай! Не такой ценой…

— По-другому не сторгуемся. Видите, какая трогательная иерархия?

— Не сейчас…

— Сейчас! Учитель, именно сейчас, другого шанса нам не дадут.

— Но как же… — расстроился Натан Валерьянович. Он обернулся к огню с надеждой, что зловещая тень растает сама, но существо ожидало решения.

— Кто будет говорить за тебя? — спрашивал голос.

— Говорящий горшок, — Оскар протянул в огонь чашу Греаля. — Годится такой собеседник?

Существо схватило чашу огромной лапой, похожей на смерч, на секунду вырвавшийся из ада. Выхватило папку с бумагами из рук Натана и скрылось.

— Вот и все… — грустно заметил профессор. — Что мы прожили на Земле, что не прожили. Никакого значения не имеет.

— Пустяки, Учитель. Хуже если наоборот: если б все, что мы натворили, пока были живы, имело хоть толику смысла.

После укола Розалии Львовне стало лучше. Женя вышел на улицу за автомобильной аптечкой, которая разрослась до размера среднего чемодана. Доктор не помнил, что за лекарства он закупил, и не был уверен в сроке годности таблеток и ампул. Нервный срыв, произошедший с хозяйкой дачи, заставил его серьезно пересмотреть медицинский багаж и составить список лекарств, которые нужно докупить как можно скорее. Женя выяснил, что ему критически не хватает шприцов, но оставить пациентку на Юлю не рискнул. Розалия Львовна была слаба, бледна и несла ерунду. Она боялась, что дом улетит, а ее несчастные маленькие детишки останутся без каши, потому что кухня улетит вместе с домом. То и дело женщина впадала в бред и не могла сосчитать детей. Каждый раз получалась новая сумма. Пока женщина считала дочерей, сыновья разбегались. Когда сыновей удавалось построить для счета, разбегались дочери. Розалия Львовна выбилась из сил и только после укола заснула.

В тяжелых раздумьях доктор перебрал медицинский портфель, захлопнул багажник и заметил Натана Валерьяновича у стены гаража. Профессор выглядел ненамного лучше супруги, и тоже сбивался со счета, осматривая трещины в фундаменте. Его волновала надежность дома, которому пора было треснуть. Профессор стукал по стенам обухом топора и слушал звук.

— Дурдом… — заметил шепотом доктор, но виду не показал. Напротив, постарался изобразить на лице немножечко оптимизма. — Не переживайте, Натан Валерьянович. Если нет никаких вестей, значит, судья еще не принял решение.

— Не принял, — согласился профессор. — И не примет.

— Что так?

Боровский приблизился к Жене, словно опасался случайных ушей.

— Потому, что задача не имеет решения, — сказал он по секрету. — Одна задача имеет два варианта ответа. Грубо говоря, одна бумажка против другой такой же бумажки.

— Нет… — неловко усмехнулся доктор.

— Два события одинаково имеют место. Два исключающих друг друга, абсолютно равноправных события. Легитимным должно быть признано только одно из них. Реши-ка, попробуй.

— Я? — Женя испытал неловкость. — Такие задачки решаются на уровне квантовой физики, если не ошибаюсь. Юриспруденция до этого пока не созрела. Они не могут понять, какую из записок Эльзы признать законной, а какую нет? — уточнил доктор и дождался, когда профессор перестанет осматривать фундамент и немного заинтересуется собеседником. — Юридически, последнее письмо должно иметь преимущество.

— Это мы так считаем. Истец считает, что преимущество у первого письма и он, по-своему, тоже прав.

— И что теперь делать? — не понял Женя.

— Ждать, пока Левушка подрастет и вступит в права наследства. Только я боюсь, что времени для этого не осталось.

— То есть, мы сами создали патовую ситуацию, но проблему не решили?

— Именно, патовую, — подтвердил Натан. — Именно, сами. Иными словами, сделали невозможным разрешение спора, как такового.

— Уже хлеб. По крайней мере, теперь никто не вправе забрать у вас Лео. Если б еще отдали Греаль… Как Оскар? Очень переживает?

— Если б он переживал, мне было бы спокойнее. Кто знает, что у него на уме? Разве это нормальное поведение ученого, Женя? Для человека, который потерял смысл своего труда.

— А что он делает?

— Ничего. Балуется с резонатором. Баламутит в кастрюле воду.

— Нормальное поведение.

— Ты считаешь?

— Для Оскара — абсолютная норма.