Евгений Мартынов. Белокрылый полёт - Юрий Григорьевич Мартынов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
1967 год был примечателен ещё одним фактом в биографии Евгения Мартынова. Об этом факте даже в городской газете «Вперёд» упоминалось. О нём также свидетельствует грамота от 14 апреля 1967 года, которой был награждён студент дирижёрско-духового отделения АЕМУ за занятое им 1-е место в конкурсе на лучшее исполнение произведений советских композиторов, посвящённом 50-летию Октября. Женю не раз уже до того награждали почётными грамотами за отличную учебу, активное участие в общественной работе, успешные выступления на смотрах самодеятельности. И вот теперь – первый в жизни профессиональный конкурс (хоть и в рамках училища), где наряду с произведениями выдающихся композиторов – Шостаковича, Прокофьева, Хачатуряна, Глиэра, Свиридова – были исполнены сочинения Евгения Мартынова! Два своих сочинения брат исполнил на конкурсе: Романс для кларнета и фортепиано и Скерцо для кларнета и фортепиано. Аккомпанировала автору его же педагог по общему фортепиано В.Н. Добрянская. Успех был такой, что присутствовавшие на конкурсе местные и иногородние кларнетисты тут же изъявили желание взять сочинения молодого композитора в свой репертуар.
Да, эта скромная, кажущаяся незначительной победа была первой в ряду последовавших за ней всё более громких конкурсных побед. Она помогла «способному студенту» поверить в свой композиторский талант, позволила начинающему артисту впервые вкусить радость признания.
Глава III
– Вы кого-нибудь ищете? – прерывает мои воспоминания женский голос.
Я вглядываюсь в черты лица молодой женщины, направлявшейся с ведром в руках к водопроводной колонке и окликнувшей меня.
– Да как вам сказать?.. Я жил здесь когда-то. Вот в этой квартире № 7, на Куйбышева, 11, – отвечаю я, пытаясь вспомнить имя этой женщины, которую я знал ещё девочкой.
– A-а! Вы Мартынов, Юра… Видели вас по телевизору. В гости к нам или с концертом? Ой, я сейчас Любу позову, Коваленко! Она должна быть дома.
Вот уже собралась небольшая компания вокруг меня, и всё чаще произносится фраза: «А ты помнишь, как?..»
Удивительно: этот маленький дворик и две маленькие комнатки, которые навсегда в моей памяти остались как «наш двор» и «наш дом», мало изменились, но сильно состарились, одряхлели и как-то совсем уменьшились в размерах. А некоторые наши соседи до сих пор, со времени окончания войны, живут здесь, растапливая углём печку, таская вёдрами домой воду, ходя в общий туалет на улицу.
– А помнишь, как твой брат решил закаляться и попросил нас потихоньку лить ему на спину из ведра холодную воду?
– Да. А мы вместо «потихоньку» вылили на него сразу всё ведро. На том закаливание и закончилось.
– А помнишь, как Женя рассказывал про нашего кота Кыню?
– Ну так!.. Идёт Кыня, смотрит: мужики несут корыто, вдвоём несут, тяжёлое. «Видно, сардели в корыте, колбасы», – думает Кыня (уж очень ему нравились не только сардели и колбасы, но и кожурки от них). Кыня поднимает хвост трубой, шагает навстречу мужикам, начинает тереться об их штаны, путаясь в ногах и мешая идти. «Ну, наверно, сейчас отвалят мне по-барски», – предвкушает котяра и мурлычет всё сладострастней. А в корыте-то дед Гулян с сыном Иваном воду несли, только что из-под колонки, холодную. Нечаянно Гулян возьми да наступи на кота, Иван тоже вдруг споткнулся, поскользнулся, и оба – «шарах» вместе с корытом на землю! Прямо на бедного Кыню! Тот сарделей ждал, а получил потоп на голову, нагоняй из брани и камней и долгую опалу… С тех пор Кыня, а также другие коты – свидетели потопа и погрома, – как только завидят корыто, сразу разбегаются по закоулкам, издали наблюдая за тем, что будет происходить с жутким сосудом и вокруг него.
Женя свой рассказ разыгрывал для слушающей детворы как эстрадный номер – с мимикой и жестами, словно имитируя голоса и эмоции кота Кыни и деда Гуляна, называвшего Кыню после описанного случая не иначе как «сукин кот». А корыта и большие тазы, кстати, тогда для всех, обитавших в подобных дворах, были почти самыми необходимыми предметами домашней утвари. Летом, в жару, эти посудины наполняли водой, ставили на солнце, и дети (да и не дети тоже) полоскались в них, получая «океан» удовольствия. Не обделены таким «океаном» были и мы с Женей.
– Юрка, а помнишь, как мы воровали груши и абрикосы у Шумнихи?.. Помнишь, как однажды мы никак не могли достать или натрясти абрикосов, а дядя Гриша, твой папа, случайно увидел, как мы мучаемся, сам перелез через забор и стал трясти ветки, пока Шумниха не выскочила? Так мы потом втроём от неё убегали!
– Да, было такое. Отец был парень заводной, с огоньком.
– Царство ему небесное…
Шумниха, рассказывали, была якобы из помещиков и потому имела большой кирпичный дом, в отличие от всех, живших в округе. Кроме того, на её участке, огороженном забором, росла очень «породистая» груша, обильно плодоносившая и искушавшая многих на воровство. Росли вокруг дома Шумнихи также вишни, слива, абрикос (уже упоминавшийся), тернослив, ягоды и очень красивая персидская сирень густо-фиолетового цвета. Трудно было «старой помещице» отбиваться от мальчишек и пьяниц. Если первые перелазили к ней через забор в большинстве случаев за приключениями, как участники азартной игры, порой даже с игрушечными автоматами и пистолетами, то вторые (то есть пьяницы) лезли за закуской или за «сельхозтоваром», который надлежало затем продать около овощного магазина, чтобы купить бутылку. Маленькая чёрненькая собачка, бегавшая по «помещичьему подворью», никак не справлялась со сторожевыми обязанностями. Помню, сосед дядя Витя полез однажды с большой сумкой на грушу, будучи уже «под мухой» (то бишь под хмельком), да сорвался с дерева, ушибся и весь исцарапался до крови. Его пустая сумка зацепилась за сучок и осталась висеть на дереве.
Вернувшись ни с чем, дядя Витя, заливаясь пьяными слезами, назидательно поделился жизненным опытом с нами, следившими из-за забора за его отчаянной вылазкой:
– Видите, ребята?.. – он показал нам свои грязные, поцарапанные, дрожащие руки. – Всё в жизни трудом и кровью достаётся! Жизнь – это тебе, брат, не «Евгений Онегин». Вот так-то!..
Да, получается, что и «воровать» я впервые пошёл… с братом. А вернее, с ватагой его друзей-товарищей, где я был самым младшим, и потому
