Строптивая сиротка для Айсберга - Мила Верта

— Дура, ты Катя, Стас — не проблема, а самое большое счастье, что с нами случилось. До сих пор не понимаю, как у такой змеи, как ты мог родиться такой сладкий птенчик.

Мой птенчик согласно кивает, и тянется за багетом в корзинке на столе. С упоением начинает хрустеть.

— Ну да, ну да, каждому своё, Маш. Раз тебе так нравится воспитывать этого птенчика, ради бога. Мыть, кормить, стирать, слюни подтирать и прочие прелести, пожалуйста, только без меня. И дело, конечно, ваше, но я бы на твоём месте не говорила ему обо мне, раз уж ты взялась воспитывать так пусть он и будет полностью твоим.

Господи, она даже не кукушка, а холоднокровная анаконда, ничего у неё не дрогнуло при виде сына. Вообще, никакого раскаянья и интереса к ребёнку. Кай бы сказал: пронесло. У меня тоже от сердца отлегло, но всё равно обидно, как можно так открещиваться от здорового, прекрасного малыша?

— Он и так полностью мой. Как и его отец! — я широко улыбаюсь, а Катя дёргано ставит чашку расплескав кофе и злобно пялиться на меня.

Так, тебе сучка, получи по клюву. Кай мой, всегда был и будет моим. И ничто этого не изменило, никакие козни. Сафонова всё ещё неравнодушна к нему, в этом я уверена. Нет, это нелюбовь, конечно, какая-то нездоровая одержимость и азарт, избалованная мажорка впервые в жизни не получила желаемого.

Облом. Надеюсь, не последний в её жизни. Может, что-то произойдёт и до неё наконец-то дойдёт, что так жить нельзя, строить козни, ломая людям жизнь, так легко предавать.

— Ну, раз мы всё прояснили, мы пойдём, а то папа нас потеряет, правда, милый?

Встаём, присаживаюсь перед сыном, отряхиваю крошки с его комбинезона.

— Да! — соглашается мой щекан, берёт за руку, и мы уходим.

Впервые за долгое время меня отпускает и больше не страшно. Знаю, что Сафонова смотрит нам вслед. Она одна, а нас трое. Кай был прав, жизнь всё расставила по своим местам. Муж выходит из банка, как только мы возвращаемся к фонтану.

Муж звучит-то как, мы расписались вдвоём пару недель назад. Отметили дома шашлыками и банькой, а потом весь вечер все вместе смотрели мультики, такая вот свадьба.

Скажу ему про Сафонову позже, не хочу настроение портить, такой классный солнечный день.

— Не заскучали без меня? Давай его мне! — Кай наклоняется и берёт сына на руки, машинально поправляет Стасу волосы. Чмокает его в щёку, тянусь чтоб меня тоже поцеловал.

Обнимает. Целуемся. По-взрослому, сразу с языком. Кай прикусывает нижнюю губу и чуть оттягивает, отпускает. Аккуратно прикусывает моё плечо и тут же целует.

В синих глазах загорается огонёк, взгляд становится тяжелее, а объятия крепче, хочет, значит.

— Хочу тебя! — хрипло шепчет— Прямо сейчас бы отлюбил.

Улыбаюсь, смущаюсь даже. Такой он, конечно — мой!

— Дома. — обещаю — Нам ещё в Детский мир надо, Стасу новые сандалии купить.

— Ага, сандалии, я видел, у тебя там целый список был! — хитро улыбается.

Пересаживает сына на шею.

— Держись, сын.

Малыш крепко цепляется пухлыми ручками за волосы Кая.

— Папа, иго-иго! — хохочет.

— Правильно, Стас, папа лошадка! — смеюсь вслед за сыном.

— Эй! — возмущённый Снежинский, умудряется ущипнуть меня за задницу.

— За лошадку ответишь. Лошадка тебя прокатит, мало не покажется. Дома. Сразу, как Стас уснёт.

— Угу. — соглашаюсь, засовывая руку в задний карман джинсов мужа. — Договорились.

Не могу сдержать счастливого вздоха. Теперь точно всё будет хорошо.

Глава 42. Маша

— Открой дверь! — в голосе Кая слышаться явное недовольство.

— Нет, не хочу ничего слышать, мы это сто раз уже обсуждали, и ты знаешь, что я не хочу.

— Хочешь, но боишься, и открой уже эту хренову дверь! — что-то тяжёлое приложилось к этой самой двери, кулак наверное.

Я стою посреди кабинета Кая и стараюсь успокоить бешено стучащее сердце.

Вдох — выдох. Пальцы сжаты на листах А4. Нехилая такая стопочка. Результаты последнего обследования готовы.

Четыре года лечения, десятки анализов и процедур, осмотров, десятки врачей, консилиумы, санатории. Я устала, устала надеяться. Не могу, не хочу больше. Потому что даже вот это всё, вообще ничего не гарантирует.

Даже если я здорова и готова к зачатию, даже если снова случится чудо и это самое зачатие произойдёт. Нет никаких гарантий, что это не повториться. Что мой организм не выкинет очередной фортель. Не отторгнет, то, что по природе своей должен защищать и беречь. Беременность. Ребёнка.

Как руки противно дрожат. Вот оно снова это чувство — надежда, откуда она только берётся всё время? Я ведь даже думать об этом себе запретила. Да и зачем? У нас ведь уже есть сын.

— Снежинская, не беси меня! Открой эту сраную дверь, ты хитрая жопа, думаешь, я не понял на что расчёт? Что Стас спит и я не буду шуметь? — зло шипит за дверью муж.

— Вот именно Стас спит и ты иди, я сейчас…короче чуть позже приду. — поправив пижамные штаны, сажусь по-турецки прямо на пол, внимательно вчитываюсь в заключение, гуглю непонятные медицинские термины.

— Слушай, я знаю, что это больная тема. И заметь, не давлю на тебя. Я очень-очень терпелив и тактичен. Но, блть сколько можно бояться? Стасу уже четыре, столько времени прошло. Да с чего ты вообще решила, что всё повториться?

Кай молчит, ждёт ответа.

— Ясно, моя жена сыкло.

Отбросив телефон, прячу лицо в ладони. Да мне страшно, безумно страшно что история может, повторится. Что снова разрешу себе надеяться и не забеременею, а если и забеременею, то не выношу. Что беременность сорвётся или что-то пойдёт не так. Потому что теперь, когда у нас есть Стас, я понимаю чего, тогда лишилась. Какое это чудо-счастье материнства, поэтому сейчас будет в миллион раз больнее, если снова ничего не получится.

Потому что вижу, как Кай безумно хочет общего ребёнка. Потому что знаю, что Стас второй год подряд загадывает братика Деду Морозу. Потому что я боюсь не справиться. Снова.

— Родная, пожалуйста, давай просто попробуем? Пусть не сейчас, позже, когда ты будешь готова. Через месяц, год или…нет год это максимум сколько я ещё готов подождать и не тронуться кукухой на этой теме! — Кай снова бьёт в дверь и тяжело вздыхает.

— Значит, не откроешь? — Снежинский отчаянно взывает к моей совести — Ладно, посмотрим.

Прижав колени к груди, утыкаюсь в них лбом. Да я всё это время