Игрушка судьбы - Мэри Дехейм

К ее удивлению, он послушался и молча ушел, грохоча тяжелыми башмаками по булыжнику двора.

Он направился прямо к Люси. Она сама рассказала Морган о визите мужа и о том, что сказал доктор Уимбл. Это очень огорчило Люси, но переживала она в основном за Френсиса, а не за себя.

О том, в каком виде появился муж, Люси не сказала ни слова. Видимо, хорошо понимала его.

К началу октября Люси полностью оправилась, а к Френсису вернулось его обычное чувство юмора. Первые пару недель после своего ночного загула в деревне он почти ежедневно навещал могилу сына у моря. Джеймс рассказал, что Френсис поставил там крест, и они с Люси вместе ходили туда.

Осень выдалась ясная и теплая, и на этот рая ничто не мешало собрать богатый урожай. Впрочем, по всей Англии земледельцы благословляли короля и его новую жену, считая, что сам Господь благоволит этому браку.

Однако появились новые, гораздо более серьезные проблемы. В начале октября Джеймс получил письмо от Перси, который в деталях описывал восстание сторонников старой веры и Линкольншире. Самого Линкольна арестовали за день до письма Перси. Вдохновляемые местными священниками, аристократы и простолюдины объединились, требуя прекратить разорение монастырей, сократить налоги и остановить распространение ереси.

Перси писал, что король наверняка отвергнет все требования. Он со своей стороны ничего не мог сделать, потому что был в тот момент тяжко болен. Но он умолял Джеймса и Френсиса сделать все возможное, чтобы не допустить распространения беспорядков на север.

«Вы и ваш брат – единственные люди в тех краях, верные королю и государству», – писал он в заключение.

Джеймс прочел письмо вслух, когда все собрались в библиотеке.

– Я слышал разговоры об этом в Бамбурге позавчера, – сказал Френсис, – но если король предпримет решительные меры, мятежники быстро отступятся.

– Возможно, – ответил Джеймс. – Ты был бы рад, если бы их усмирили?

– Я предпочел бы, чтобы в Англии вообще не вспыхнула гражданская война независимо от повода. Хотелось бы, чтобы восторжествовали разум, справедливость и добрая воля, но я прекрасно понимаю, что это нереально.

Насколько нереально, обитатели замка Белфорд осознали довольно скоро, когда гражданская война приблизилась к их порогу. В Йорке лорд Латимер и другие католические лидеры организовали паломничество к королевской милости, шествие со знаменами и хоругвями, которое должно было вынудить короля изгнать своих недобросовестных советников и вернуться в лоно матери-церкви. Йорк превратился в военный лагерь, король направил армию на север для борьбы с мятежниками.

Джеймс негодовал по поводу столь наглого политического вызова, брошенного монарху его сувереном, владетелем Йорка. Френсис же, напротив, защищал право повстанцев на их собственные взгляды и верования. Однажды вечером, после особенно бурного обсуждения политических проблем за ужином, Френсис в ярости выскочил из-за стола. Люси собралась последовать за ним, но Джеймс удержал ее:

– Ты не обязана разделять его бунтарские взгляды и должна убедить мужа прекратить неосторожные шутки на столь скользкие темы. Одно дело – высказывать свою точку зрения здесь, в стенах Белфорда, совсем другое – где-то еще.

Люси пробормотала что-то насчет того, что Джеймс, безусловно, прав. Ужин заканчивали и неловком молчании.

Позже Морган решила отыскать Френсиса. Хотя она вполне сочувствовала взглядам паломников Йорка, все же в глубине души не понимала и отчасти презирала тех, кто готов погубить жизнь во имя религиозных идей. Участь Шона О’Коннора все еще жива была в ее памяти. Но больше всего ее огорчали распри между Джеймсом и Френсисом. Джеймс, конечно, был сдержанно вежлив, Френсис – вспыльчив и упрям. Но Морган знала лучше, чем кто бы то ни было, насколько губительна религиозная вражда.

Вечером Морган пошла в библиотеку. Френсис сидел в своем любимом кресле с толстенным томом в руках и явно был недоволен ее появлением.

– Только не надо подозревать меня в приверженности еретическим взглядам лишь потому, что нас с твоим братом обвенчали по новому обряду, – без обиняков начала Морган и решительно уселась напротив Френсиса, – уверена, что, как только у Генриха родится сын, он вернется в лоно католической церкви и все распри мгновенно прекратятся. А сейчас лучше сдерживать свои эмоции и не болтать лишнего.

– Мы никогда не вернемся к прежнему! По крайней мере, Генрих Тюдор. Думаешь, он откажется от власти, которую приобрел, создав свою собственную церковь? Как же плохо ты знаешь людей!

– Не так уж плохо, если до сих пор мне удавалось справляться с Джеймсом. Не обостряй отношений, Френсис.

Он медленно отложил книгу.

– Не читай мне нотаций, Морган. Я не дурак. Я вовсе не собираюсь встать в центре Йорка или Уайтхолла и проповедовать свои взгляды. Но есть вещи, о которых нельзя молчать, сохранив свою честь.

Слова Френсиса смутили Морган: он не собирается заявлять о своих взглядах, но и отказываться от них не намерен.

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказала Морган примирительно.

– Я и не надеялся, что ты поймешь, – бросил Френсис, едва сдерживая гнев. – Ты подписываешь акты, признания, брачные контракты, словно счета от портного. Ни на минуту не задумываясь, что они означают на самом деле.

Морган подскочила, свалив на пол томик Аристотеля:

– Это неправда! Меня заставили подписать!

Френсис фыркнул:

– Заставили или нет, держу пари, ты задумывалась над этими текстами не больше чем на несколько секунд, возможно, даже не помнишь, ради чего заложила свою бессмертную душу.

.– А если бы задумалась? Что пользы? Вспомни, чем закончил Шон О’Коннор!

Он тоже поднялся и наклонился над громадным дубовым столом:

– Я знал, что ты припомнишь его в качестве веского аргумента. Надеюсь, Шон О’Коннор по крайней мере имел представление о том, ради чего страдает, хотя скорее выступал против власти английского короля, чем в защиту римского престола. Еретики и фанатики обычно подтасовывают факты, стремясь исказить истину в своих интересах.

– А ты? – Морган ткнула в него пальцем. – Чем ты отличаешься от Шона, или Генриха Тюдора, или от своего брата, например?

– Трудно сказать, – спокойно ответил он. – Во всяком случае, я себя не обманываю. И тебя не стану обманывать. Я хочу тебя. Прямо сейчас.

Морган удивленно распахнула глаза. Они с Френсисом так давно не были наедине, а если и прикасались друг к другу, то лишь в официальной, сдержанной манере, приличествующей родственникам. Она почти забыла, насколько опасным и неотвратимым может быть его необузданное желание – и ее собственная реакция на него.