Время «Икс»: Пришельцы - Роберт Силверберг

И ведь ни слова жалобы с ее стороны. Она делала все, что он пожелает, не выказывая ни малейших признаков гнева или хотя бы возмущения; она полностью вверила свою судьбу воле Аллаха. Однако Халид пока не нашел убедительных доказательств существования Аллаха и потому не был готов занять такую же позицию. Но Аисса научила его искусству принимать неприемлемое. Он знал, что это лучше, чем пытаться изменить то, что изменению не поддается. Поэтому он просто продолжал жить рядом с Ричи, терпел его так, как терпят стихийное бедствие, понимая, что дождь ни при каких обстоятельствах не может лить снизу вверх.

Но теперь, однако, Ричи зашел слишком далеко.

Вот как все было. Он пришел домой пьяный, с красным лицом, злой как черт неизвестно из-за чего, бормоча что-то себе под нос. В качестве приветствия обрушил на Аиссу проклятия, а на Халида тумаки, причем без какого бы то ни было повода с их стороны. Потребовал немедленно подавать обед. Получив его, выразил неудовольствие. Аисса мягко оправдывалась, объясняя, почему именно сегодня не смогла достать говядину. Ричи начал вопить, что в доме Ричи Бека говядина должна быть всегда, и никаких разговоров.

До сих пор все не выходило за рамки поведения, характерного для тех дней, когда у Ричи бывало скверное настроение. Даже то, что он скинул со стола блюдо с бараниной и разбил его, забрызгав все вокруг густым коричневым маслянистым соусом.

Но потом Аисса подавленно сказала, оглядывая самое лучшее из своих уцелевших сари, забрызганное соусом:

— Ты испачкал мою одежду.

И Ричи вышел из себя. Взорвался. Озверел. Впал в ярость, абсолютно несоразмерную с нанесенной ему обидой, если тут вообще можно было говорить о какой-то обиде.

Взревев, словно зверь, он набросился на Аиссу, принялся трясти и колотить ее. Он даже бил ее кулаком. В лицо. В грудь. Сорвал с нее сари и разодрал его в клочья, осыпая ими Аиссу. Она попятилась от него, дрожа от страха, прикладывая ладонь к рассеченной нижней губе, из которой сочилась кровь, а другой рукой прикрывая бедра.

Халид в ужасе и ярости смотрел на все это, не зная, что предпринять.

— Испачкал, да! — заорал Ричи.— И еще испачкаю! Я тебя всю вываляю в грязи!

Ухватив за руку, он сорвал с Аиссы остатки одежды, все, абсолютно все, прямо тут, в столовой. Халид прикрыл руками лицо. Его собственная бабушка, сорока лет от роду, скромная, уважаемая женщина, и вдруг стоит тут перед ним обнаженная — разве он может смотреть на это? Но, с другой стороны, как он может вообще терпеть все происходящее? Ричи потащил ее к себе в спальню, не потрудившись даже закрыть дверь. Швырнул Аиссу на постель, упал на нее и…

Захрюкал, точно свинья, свинья, свинья…

Я не должен допускать этого.

Халида захлестнула волна ненависти: холодной, почти бесстрастной ненависти. Ричи был не человек, джинн. Одни джинны безвредны, другие злы; Ричи, конечно, относился к злым джиннам — к демонам.

Его отец. Злой джинн.

Но что сделало его таким? Что? Что? Что? Что?

Халид, позабыв о запретах, не боясь получить взбучку, пошел в спальню Ричи. Увидел, как тот резкими толчками движется туда-сюда между ног Аиссы — рубашка задралась, брюки спущены, голая задница то и дело взмывает в воздух. Когда Аисса над плечом Ричи увидела замершего в дверном проеме Халида, ее лицо превратилось в застывшую маску ужаса и стыда: она сделала ему жест рукой, показывая, чтобы он ушел, не смотрел и уж конечно не вмешивался.

Он выбежал из дома и съежился среди мусора на заднем дворе, там, где валялись старые кастрюли, разбитые тарелки и его собственная коллекция пустых бутылок из-под виски, оставленных Арчи. Когда спустя час он вернулся, Ричи сидел в своей комнате, сердито дергая струны гитары и фальшиво напевая что-то низким пьяным голосом. Аисса уже оделась и убиралась в столовой, двигаясь медленно, с убитым видом, и тихо всхлипывая. Когда Халид вошел, она не произнесла ни слова и даже не взглянула на него. Губа у нее была заклеена пластырем, опухшие щеки украшали синяки. Она полностью ушла в себя, отгородившись от всего мира, даже от Халида.

— Я убыо его,— негромко произнес Халид.

— Нет. Ты не сделаешь этого,— голос у нее звучал глухо и странно отдаленно, словно доносился со дна моря.

Аисса дала ему поесть — холодной баранины и немного вчерашнего риса — и отослала в его комнату. Он несколько часов пролежал без сна, прислушиваясь к звукам в доме — бесконечному гудению пьяных песен Ричи и едва слышным всхлипываниям Аиссы. Утром о вчерашнем не было сказано ни слова.

Халид понимал, что, несмотря на всю свою ненависть, не сможет убить собственного отца. Но Ричи должен быть наказан за то, что сделал. И для того чтобы наказать его, Халид решил убить Пришельца.

Пришельцы — это совсем другое дело. Дичь, на которую разрешена охота.

Теперь, если у Ричи случались хорошие дни, он возил Халида на машине по пригородам Солсбери и в тех случаях, когда выполнял свои квислинговые задачи, собирал для Пришельцев интересующую их информацию и передавал им ее каким-то совершенно непонятным Халиду способом. К этому времени Халид уже столько раз видел Пришельцев, что почти не обращал внимания на их присутствие.

И в отличие от большинства людей, которых пугали эти ужасные чужеземные монстры, не испытывал страха перед ними; для Халида они по-прежнему оставались невероятно красивыми созданиями. Красивыми, точно… боги. Как можно бояться кого-то столь прекрасного? Как можно бояться бога?

Его они, конечно, не замечали. Иногда Ричи подходил к одному из них и некоторое время молча стоял перед ним; по-видимому, в эти моменты между ними происходило какое-то общение. Халид просто стоял рядом, глядя на Пришельца, изучая его, восхищаясь его красотой. Ричи не давал никаких объяснений по поводу этих встреч, а Халид не задавал вопросов.

С каждым разом Пришельцы казались ему все прекраснее. Он мог бы, наверно, даже поклоняться им. У него было чувство, что Ричи воспринимает их примерно так же, что их чары захватили и его, что он был бы счастлив упасть перед ними ниц и поклониться до самой земли.

И тогда решение пришло.

Я убью одного из них, подумал Халид.

Потому что они так прекрасны. Потому что мой отец, который работает на них, наверняка любит их не меньше самого себя; вот я и убью того, кого он любит. Он говорит, что ненавидит их, но, по-моему, это не так. По-моему, он любит их и именно поэтому работает на них. Или, может быть, он одновременно и любит, и ненавидит их. Наверно, он и самого себя одновременно и любит, и ненавидит. Но я вижу, какой свет вспыхивает в его глазах всякий раз, когда он смотрит на них.