Черные сны - Андрей Лабин

– Да, Егор, заходите. – Щелкнул магнитный замок. Егор открыл дверь и шагнул в чистый, блестящий кафелем подъезд. Поднялся по ступеням. Дверь открылась прежде, чем он постучал.

– Здравствуй, Егор. – На пороге стояла все та же Жанна Евгеньевна в своем траурном платье с тугим пучком волос на затылке, с канадкой на правой руке. Строгое лицо не смягчила ни одна морщинка, лишь в глазах что-то поменялось. Они уже не «препарировала скальпелем мерзких людишек», а теплилась в них доброта и человечность. И голос… В нем слышалась мягкость. Только едва, но это были перемены.

– Здравствуйте, Жанна Евгеньевна, – Егор улыбнулся. Сухие губы пожилой женщины едва дернулись, словно оживающие после долгого анабиоза. Она попыталась снова. В этот раз у нее получилась улыбка. Смутившись, она опустила глаза, развернулась и зашагала по блестящему паркету, стуча костылем. Егор закрыл дверь и шел следом.

– Я бы вам сама позвонила, – не оборачиваясь, говорила вдова, – но у меня нет вашего телефона. – Егор вглядывался в углы, под двери и шкафы. Рука зудела и тянулась к очкам, лежащим в правом кармане куртки. – Надеюсь, вы не обиделись на такой официоз.

– Вовсе нет. – Он все-таки улучил момент, когда вдова оставила его в холле, а сама ушла в соседнюю комнату за документами. Воровато, суетно достал устройство и приложил к глазу. Он быстро вертел головой, стараясь охватить как можно больше пространства. Едва успел спрятать самоделку в карман, когда вновь появилась хозяйка с пластиковой папкой в руке.

По ее взгляду Егор понял, что она что-то заподозрила. Его щеки и уши побагровели, словно он нагло врал под присягой. Казалось, что лишь чувство такта и величайшее достоинство не позволяют вдове спросить в лоб о своих подозрениях.

Жанна Евгеньевна вела себя вполне естественно и даже если заметила некую несуразность, не придала этому значения.

– Если помните, Егор, мы обсуждали один вопрос, связанный с домом престарелых. Я подготовила документы. Они здесь, – она положила синюю папку на стол, – деньги внутри в конверте. – Она властно и нервно подняла руку, словно любые возражения ее раздражают.

– Специально попросила вас прийти пораньше, чтобы успели на автобус. Вам надо будет подняться к главврачу Ермолаеву и передать ему документы. Думаю, они будут довольны. Мне все это, – она обвела взглядом комнату, – скоро станет ни к чему. Хорошую вы мне идею подали. А сейчас вам, мой друг, надо спешить. Через сорок минут отправляется автобус.

– Жанна Евгеньевна, зря вы с деньгами…

– Я вас больше не задерживаю, – вдова отвернулась к окну. Ее голос снова был сухим. Егор испытал сожаление, по поводу своей бестактности. Не говоря ни слова, он покинул апартаменты.

Скоро ощущения причастности к великому делу развеяло тягостные мысли. Он бодро шагал к остановке, крепко сжимая в руке синюю папку. Посмел открыть и посмотреть, сколько вдова отсчитала командировочных, только когда автобус свернул с бетонки на грунтовую дорогу. Две тысячи.

Он ехал в пустом автобусе, не считая еще одного пассажира. Поддатый мужик с приспущенными штанами, в задравшейся до ушей куртке, сползший во сне с сиденья на пол, не в счет. Егор сомневался, что он едет навещать родителя. Скорее всего, он – работяга, может даже из цеха, где гнут и нарезают решетку на клетки. Мужик неожиданно проснулся и матерно потребовал, чтобы ему остановили немедленно. Он вскочил и рыскал выпученными глазами по окнам.

Размахивая руками, широко расставляя ноги, он подбежал к задней двери и вцепился в поручни, словно готовился к удару гигантской штормовой волны. Автобус, шипя пневматикой, резко затормозил. Забулдыгу мотнуло, одна рука отцепилась и его развернуло. Матюкаясь, орудуя руками, как баграми, он вновь обрел устойчивость и выкатился через распахнутые дверца. Падая и подставляя под себя ноги, раскачиваясь, как матрос на палубе в шторм, он побрел к мыловаренным цехам.

Егора удивило, каким невероятным образом, пьяный мужчина смог проснуться в нужный момент. Автобус удалялся. Раскачивающаяся фигура терялась на фоне серых зданий. Егор смотрел вслед, и на него накатила печаль. Он представил, какой жизнью живет этот еще нестарый мужчина и, какая судьба ждет его в будущем.

Тяжело переваливаясь на ухабах, автобус неуклонно двигался по извилистой распаханной грунтовке к бывшей валяльной фабрике. Рессоры скрипели. Под днищем что-то колотилось и сопровождалось металлическим лязгом. Старая машина ползла по пустоши к пункту назначения и кряхтела, как подпруженная кляча.

Егор мотался из стороны в сторону, подобно часовому маятнику, смотрел сквозь грязное стекло на унылые окрестности, напоминающие мокрую продрогшую дворнягу. С прошлого посещения дома престарелых в нем жило муторное ощущение какой-то неправильности, обреченности, непролазной дремучей безнадеги. Что-то нехорошее довлело над этим местом и портило все вокруге.

Он смотрел сквозь лобовое стекло автобуса на приближающуюся фабрику, выступающую на фоне сплошного строя деревьев несуразной громадиной и внутренне сжался. Дурное предчувствие заворочалось голодной медведицей.

Дверь была заперта. Егор нажал на кнопку звонка. Старшая сестра не заставила себя долго ждать. Ее шаги он услышал задолго прежде, чем она отперла дверь.

– У нас сегодня неприемный день, – пояснила она, вытаскивая ключ из замочной скважины. Непроницаемое пластиковое лицо манекена с красными напомаженными губами ничего не выражало. Ее спокойствие настораживало. Казалось, она не испытывает неловкости по поводу напряженного молчания или вовсе его не замечает. Она проводила Егора на второй этаж и оставила возле белой двери с табличкой «Главный врач Ермолаев Рудольф Кайшма».

Главврач сам чем-то напоминал психа. Пронзительные, глубоко утопленные глаза, смотрели из глазниц, словно из нор. Что-то в них было хищное. Плотоядная, коварная улыбка играла на его сомкнутых губах. Он смотрел на Егора, как на жертву и что-то старался разглядеть. Егор сразу почувствовал себя под пристальным взглядом прозрачным. Поневоле вспомнил о своей рыбе и был уверен, что врач ее видит и если сейчас Егор не признается сам, то он ему подскажет, а затем предложит обследоваться. Предложит задержаться на неопределенное время в их учреждении под чутким присмотром персонала. Мутные волны памяти, вынесли на поверхность белые халаты, чутких воспитателей, забытые ощущения бездомности и безличности.

– Давайте сюда бумаги, – Ермолаев говорил, едва размыкая губы. Он протянул худую длинную руку. Казалось, она выдвинулась через всю комнату и тянется не к папке, а к горлу.

– Пожалуйста, – промямлил Егор, ощущая себя в логове людоеда, и подал синюю папку.

– Кем приходитесь Жанне Евгеньевне?

– Я работник социальной службы.

– Фамилия, – главврач расстегнул замочек и вытащил бумаги.

– Если это так важно – Нагибин. Егор Нагибин.

Суставчатые пальцы доктора, напоминающие пауков, замерли. Он из-под бровей смотрел на Егора. – А, тот самый. Наслышаны. Ефим Дмитриевич о вас рассказывал. Консультировался, – губы врача неопределенного возраста почти не шевелились. Он походил на чревовещателя. Отчего становилось еще жутче.

«Наслышанны», явно было сказано