Привет, Афиноген - Анатолий Афанасьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Афиноген с Наташей так и оставили старика сидящим под памятником. Его согнувшаяся в каком–то нелепом поклоне фигура была, конечно, более выразительна и символична, чем каменный круглоголовый спортсмен над ним.
— Что я такого ему сказала! — Наташа чуть не плакала от огорчения и оттого, что сейчас Афиноген подумает про нее, какая она пустая и бесчувственная.
— Половина города у меня полоумных друзей, — беспечно сказал Афиноген. — И у каждого своя мания. Не горюй, дорогая… Скоро больница. Вон он, приют страдальцев и душевнобольных. Заметь — эго не одно и то же… Наташа, любимая, я так и не купил сигарет.
Последние метры до входа в больницу он проделал со всей возможной быстротой и без сомнительного прихрамывания. Вот Наташа, а вот и сторож, который переместился со стулом прямо в вестибюль. Кроме этого, ничего здесь не изменилось. Так же, а возможно, и те же, горестно толпились посетители, такой же отражался от высоких стен микстурно–затхлый запах.
— Тапки несешь? — встретил его сторож вопросом. — Ну, милок, ты отчудил! Меня уж чуть с работы не сняли. Зачем пропустил? Куда пошел? — передразнил он кого–то. — Ты уж меня не выдавай, больной Данилов! Не выдавай добродушного старичка.
— Не выдам.
Сторож засмущался и как–то через силу, вроде его отталкивали, а он упирался, — приоткрыл дверь.
— Держи! — Афиноген протянул трешник. — Самая надежная валюта — советские деньги. Половина — твоя, на половину купишь мне сигарет. Договорились? 1
Сторож не взял трояк, а мягко проглотил его в ши рокий рукав. Куда там Акопяну с его фокусами. Пускай едет в федулинскую больницу — поучится.
Халат лежал нетронутым под скамейкой на переходе второго этажа. Никому не понадобился. Афиноген снял ботинки и сунул их на место халата. В пристойном больничном виде он шагнул в терапевтический коридор. Вот тут были перемены. Пустовавший утром коридор сейчас напоминал прогулочную аллею у подножия Машука. Больные прохаживались с кружками и мензурками, собирались группами по два–три человека у открытых окон. Небольшая очередь выстроилась к столику Капитолины Васильевны — там отпускали целительные снадобья.
Проскочить незаметным Афиногену не удалось. Капитолина Васильевна устремилась к нему, расталкивая больных, подбежав, крепко схватила за руку с таким выражением, словно хотела повалить на пол и куда–то тащить волоком.
— Данилов, вы что? Вы как это? Где отсутствовали?
— Я был в туалете! — гордо и вызывающе ответил Афиноген.
— Как в туалете? Больше двух часов? — спохватилась. — Не было вас там, мы искали.
— Я был в туалете на третьем этаже. Что уж, право, нельзя человеку побыть одному, подумать?
Больше медсестра не стала рассусоливать, провела в палату, помогла стащить брюки, бегло ощупала повязку: как? тут как? не больно? — и убежала.
— Да, Генка! — взялся за него Гриша Воскобойник. — Навел ты шороху. Теперь тебе кранты, ясное дело!
— Выгонят, — без тени сомнения подтвердил Кисунов.
— У них тут полный аврал был. Сам главный прибегал. С Капитолиной дергунчик стрясся. Твой хирург ей крикнул: «Вы ротозейка!..» Под горячую руку вон Ваграныча обидели ни за что.
— Я не обиделся, Гриша, — отозвался Вагран Осипович. — Я не могу обижаться на людей, забывающих элементарные нормы обращения с больными.
— Главный велел ему заткнуться, Ваграну. Он стал про тебя заикаться, что имеет вроде подозрения насчет твоей психики, а…
Досказать Гриша не успел, потому что в палату ворвался взбешенный Горемыкин, влетел и уставился на добродушное улыбающееся лицо Афиногена.
— Знаешь, что за это бывает? — сухо осведомился Иван Петрович, загипнотизированный доброй, голубой улыбкой, призывающей его не к шуму и скандалу, а к дружескому долгожданному объятию.
— Виноват, Иван Петрович, — просто и задушевно сказал Афиноген. — Будьте снисходительны! В этом городе у меня никого нет…
— Только ты мне бредни насчет туалета не крути. Не надо.
— Это я пошутил с туалетом.
— Данилов! Мы ведь на работу сообщаем. Как думаешь? За больничный ведь шиш получишь.
— Деньги — ладно. Мне совестно, что я вас потревожил, Иван Петрович. Но и вы меня должны понять, как отец.
Афиноген заискивающе улыбался. Горемыкин не испытывал злости, она прошла, пока он бежал сюда с третьего этажа; все–таки он отчеканил:
— Я думал о тебе лучше, Данилов. Ты поступил гнусно. Подвел многих людей, которые ничем не провинились перед тобой. Они хотели тебе только добра. Ты их подвел. Не буду говорить, кто так делает — ты сам знаешь… — У двери обернулся и буднично добавил: — Давай на перевязку! В перевязочную.
— Хороший человек, — сказал Афиноген, — справедливый. И хирург изумительный.
— Не переживай, Гена, — посочувствовал Воско- бойник. — Может, еще оплатят больничный. Ты Капитолине конфет купи.
— Я ей куплю вишню в шоколаде, — сказал Афиноген.
10
Перепутались в моей голове реальные живые люди, действительные события и выдумка. Ночами стали сниться чудеса. Приснилось, как встретились Георгий Данилович Сухомятин и больной Афиноген. Ночью тайно вылупился из воздуха Сухомятин и пристроился на подоконнике. Чтобы его видеть, Афиногену приходилось задирать голову. Сухомятин во сне тоже был босой и в больничном халате. Разговор произошел короткий и без обиняков. Шепот Сухомятина растекался по палате, как сырой сквозняк:
— У тебя все впереди, Данилов! Я тебе всегда завидовал. Но сегодня настал мой черед. Если ты не будешь мне мешать… Карнаухова убирают, «уходят» старика. Я хочу на его место. Очень хочу! Мне это необходимо.
— Зачем?
— Надо. Я чувствую, что надо. Не знаю, как объяснить. Надо было учиться — учился. Надо любить — любил. Детей рожать — рожал. Диссертацию делать — делал. Теперь надо мне на место Карнаухова. Я чувствую. Пришел мой черед.
— На подоконнике сидеть — тоже надо?
— Не такая уж большая величина — заведующий отделом. Так и я ведь не карьерист. Но мне надо. Человек — глупый ли, умный ли — постоянно самоутверждается. Каждый возраст имеет свои формы самоутвеп- ждения. Мне нужно продвижение. Больше ничего. Мое самоутверждение настоятельно требует общественного резонанса. Я так устроен.
— Существуют ли для вас какие–то высшие цели?
— Возможно. — Сухомятин из сна воодушевился и забрался на подоконник с ногами. — Вполне вероятно. Высшие цели существуют для всех, но абстрактно, как уровень.
— Я‑то вам зачем понадобился, Георгий Данилович? От меня чего вы хотите?
— Ничего особенного, представьте. Хочу, чтобы вы не мешали. Даже совсем не приходили на собрание. Дело в том, что среди части сотрудников вы пользуетесь непонятным мне влиянием. Погоды не сделаете, но маленькую тучку нагнать при желании сможете. Без всякой, кстати, цели. Так, ради бравады и того же самого утверждения. В вашем возрасте часто самоутверждаются, открывая Америку. А ее открывать не надо, она давно открыта… Вам нравится, Данилов, быть тем мальчиком, который крикнул королю, что тот голый. А мне нравится быть портным, который сшил королю его злополучный наряд. Знаете, что самое любопытное? Оба они — и мальчик и портной — в конечном счете оказались единомышленниками, судя по результату. Они подорвали королевскую власть.
— Слишком запутанно, Георгий Данилович.
— Чтобы вам иметь возможность крикнуть: «Ко
роль–то голый!» — необходим портной, выполнявший королевский заказ. Что тут непонятного?
— Портной был просто жулик. Никак не соображу, к чему вы клоните. Хотите признаться, что вы жулик?
— Когда я буду руководителем — вам станет интересно работать. С Карнауховым неинтересно, а со мной… увидите, будет интересно.
Афиноген с содроганием заметил, что спина Сухо- мятина продавила оконное стекло и очутилась снаружи, из непонятным образом продавленного неразбитого стекла торчали руки, ноги и серое лицо Георгия Даниловича.
— Поза у вас действительно жуликоватая… По–моему, вы даже не портной, а мелкий его помощник, подмастерье. Вам еще учиться и учиться на портного. Я не хочу иметь с вами никакого дела. Не мешайте выздоравливать.
— Последний раз — согласны помочь мне стать заведующим?
— Никогда.
— Вы что же, может быть, меня презираете?
— От всей души…
В действительности, не во сне, все случилось проще, длиннее и достовернее. В тот же вечер, в четверг, Ки- сунов после ужина отправился навестить какого–то знакомого на третий этаж. Афиноген и Гриша Воскобой- ник играли в шахматы. Время от времени в палату всовывалась хохотушка Люда, недавно заступившая на дежурство.
— Глянулся ты ей, — отметил Воскобойник. — Раньше ее в нашу палату на аркане было не затащишь. Займись, мой тебе совет.