Пропавший легион. Император для легиона - Гарри Тертлдав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Доспехи никогда не казались ему тяжелее, чем в эту минуту. Он снял с убитого рубашку и отдал ее Хелвис, затем, подумав, дал ей и меч убитого.
– Жди меня здесь, моя любовь. Я думаю, что даже одна здесь ты будешь в большей безопасности, чем на улице. Я скоро вернусь, обещаю тебе.
Другая женщина, наверное, запротестовала бы, но Хелвис видела, что такое бой, и знала, что это опасно. Она поднялась и провела пальцем по его щеке до уголка рта.
– Да, – сказала она. – О да, возвращайся за мной скорей.
…Словно оправляясь от горячки, Видессос медленно приходил в себя. Как и предсказывал Комнос, бунт постепенно угас; римляне и халога сумели разделить горожан и намдалени. К концу недели город снова стал прежним, и только обгорелые руины напоминали о мятеже. Развалины все еще дымились, но опасность большого пожара была устранена. Город успокоился, все вернулось в свою колею, зато жизнь Марка резко изменилась.
Сперва он отвел Хелвис к намдалени, которые стояли лагерем у залива Контоскалион, а затем, когда Видессос перестал бурлить, она смогла вернуться в казарму островитян в дворцовом комплексе. Но там она оставалась недолго.
После первого неожиданного порыва их союз не распался, наоборот, он стал крепче. Прошло всего несколько дней, и она с Мальриком переселилась к Марку в римскую казарму, часть которой была отведена для семейных пар. Хотя он больше, чем когда-либо, мечтал быть с ней вместе, кое-что тревожило его. Первая и самая главная мысль, не дававшая ему покоя: как посмотрит на эту связь Сотэрик? Трибун не раз видел, как взрывался брат Хелвис, когда полагал, что честь его задета. Как он отнесется к тому, что Марк забирает его сестру к себе? Когда он спросил об этом саму Хелвис, она ответила с женской практичностью:
– Не ломай себе голову. Если и потребуется что-либо сказать, оставь это мне. Я позабочусь обо всем. Ты ведь не соблазнил невинную девушку, знаешь ли. Если бы ты вовремя не пришел на помощь, эти мерзавцы, скорее всего, перерезали бы мне горло. Милый, ты меня спас, для Сотэрика это имеет значение большее, чем что-либо иное.
– Но…
Хелвис остановила его протест поцелуем, однако полностью успокоить так и не смогла. И все же последующие события доказали, что она была права. Сотэрик стал относиться к Марку как к члену семьи, и его пример распространился на других намдалени. Они знали, чем обязаны римлянам, и когда командир легионеров влюбился в одну из их женщин, это только послужило лишним поводом относиться к чужеземным солдатам как к своим братьям.
Когда эта проблема разрешилась, Марк стал ждать реакции своих солдат. Сперва легионеры начали ворчать: им было известно, как относится трибун к женатым солдатам, а теперь он сам нарушил свое же правило…
– Не обращай на них внимания, – сказал Гай Филипп. – Никому нет дела до того, с кем ты спишь – с женщиной, с мальчиком или с синим бараном. Главное – что ты думаешь головой, а не тем, что между ног.
После этого грубого, но толкового совета центурион ушел, чтобы устроить кому-то очередной разнос.
Однако такой совет было легче дать, чем выполнить. Раньше Скавр был всегда терпим к Венере – в исчезнувшем Медиолане, в армии Цезаря и с того момента, как появился в Видессосе. Когда возникало желание, он платил за него и не стремился встретиться с одной женщиной дважды. Но теперь, когда появилась Хелвис, он обнаружил, что хочет наверстать упущенное за годы походной жизни, что после каждой ночи он становится все более ненасытным. Хотя, овдовев, Хелвис не обращала внимания на мужчин, тело ее стремилось к близости, и теперь всю его страсть она отдавала Марку. Трибун вдруг заметил, что спит крепче, чем в те годы, когда был ребенком. Однажды он подумал: какое счастье, что когда камор, посыльный Авшара, приходил в казарму, здесь не было Хелвис – теперь Марк никогда бы не проснулся при приближении кочевника.
Скавр думал и о том, как воспримет эту перемену Мальрик, но сын Хелвис был еще очень маленьким, чтобы привыкнуть ко всему на свете. Вскоре он уже называл трибуна отцом чаще, чем по имени, и это вызывало у римлянина смешанное чувство гордости и грусти. Мальчишка сразу же стал любимцем легионеров. В казарме было совсем немного детей, и солдаты всех их баловали. Мальрик схватывал латынь на лету, восприимчивый к новому, как все дети. Бывали дни, когда трибун вообще забывал о том, что идет подготовка к войне. Он только хотел, чтобы таких дней было больше – это было самое счастливое время в его жизни.
10
Когда они получили приказ явиться на имперский военный совет, Гай Филипп проворчал:
– Черт побери, давно уже пора. Кампания должна была начаться еще два месяца назад, если не раньше.
– Политические игры, – ответил Марк и добавил: – Мятеж тоже не слишком помог. Но ты прав, они могли выступить и раньше.
С легкой иронией он прислушался к своей попытке оправдать задержку, на которую сам еще не так давно жаловался. Он не очень рвался в поход и хорошо знал причину этому.
Трибун не появлялся в Палате Девятнадцати Диванов со времени своей дуэли с Авшаром. Как и всегда, диванов здесь не было. Вместо них стояло несколько столов, сдвинутых вместе и заваленных оперативными картами. Стрелки на картах указывали направления предполагаемых ударов. Над ними склонились командиры главных военных сил Империи – видессиане, катриши, вожди каморов-кочевников, офицеры намдалени, а теперь и римляне.
Маврикиос Гаврас, как и полагалось по его сану, сидел во главе за особым столиком. Марк был рад увидеть Туризина, сидевшего по правую руку от Императора. Он надеялся, что ссора их закончилась миром. Потом он взглянул на того, кто сидел слева от Императора, и от изумления раскрыл рот. Ортайяс Сфранцез собственной персоной. Юный аристократ прочел немало книг о войне, но не обладал ни знаниями, ни мужеством, и будь он даже другом Императора, а не племянником его злейшего противника, и тогда его присутствие на совете вряд ли было бы оправданно. И все же он был здесь и водил концом своего изящного кинжала по карте, выясняя, куда течет какая-то река. Заметив входивших в зал римлян, Ортайяс кивнул и приветственно махнул рукой. Марк кивнул ему в ответ, а Гай Филипп проворчал что-то не слишком любезное
