Млава Красная - Вера Камша

– Да чего тут спасибо-то, Фёдор Сигизмундыч? – пожал плечами Менихов. – Урядника к медали б представить да письмо написать поцветистее, чтоб в Военном министерстве не затерялось! Впредь, думаю, воду всю сперва проверять надо, хоть на животине какой, а брать без опаски только из ручьёв там да речек.

– К медали представим, – заверил казака Росский.

– Ох, лютуешь, полковник, – вполголоса заметил Менихову Княжевич, – сплеча рубишь. А ну как выпил бы тот старик? Как не знал бы он ничего?

– Нет здесь невинных, – зло ощерился казак. – Я то ещё на Капказе выучил. Кровью, можно сказать, мне втолковали. Потому его и выдернул, что хата у него – напротив колодезя. Знал, что должен был что-то видеть, подлюка!

– Знал, не знал, – стоял на своём гусар. – Я не первый год живых людей саблей пластаю, но мы не османы, господа. И даже не пруссаки. А Капказ… не посылали наш полк туда ещё, но…

– В том-то и дело, что ты, Аввиан Красович, на Зелёной линии не бывал, – хмуро встрял Сажнев. – А там и впрямь миндальничать нельзя, нам не веришь, хоть Хасаева, что у шемширцев, спроси.

– Но здесь-то не Капказ! – упрямился Княжевич. – Иные в Анассеополе говорят, что нечего нам там и вовсе было делать. Уж сколько лет воюем, а набеги как были, так и остались.

– Дикари и ведут себя как дикари, – присоединился к спору полковник Страх, обычно немногословный командир шемширских улан, – чего ещё от них ждать? Так или этак следует привести их к миру и закону, а немирных, пока немирные, – бить.

– Господа, оставим сию тему, – поморщился Росский. – Я, Аввиан Красович, пришёл сюда по слову государеву, но солдат своих берегу. И полковник Менихов прав был.

– Всё равно, – хмурился гусар. – Нас вся деревня возненавидела бы, слухи б вперёд покатились!

– Она нас и так ненавидит, – хмыкнул Сажнев. – Привыкли под немцами сидеть, их словами говорят, их мыслями думают. Велят сии гордых рыцарей потомки русских ненавидеть – будут как миленькие. А тех, кто нас ненавидит, да ещё потому лишь, что хозяева велели, – чего жалеть-то?

Гусар только покачал головой и ничего не ответил.

Огромная нодья[17] горела медленно, неспешно и ровно. Опытные охотники, югорцы сложили брёвна как положено, чтобы пламени хватило до утра. Сажнев сидел подле костра, глядел на огонь. Как всегда, при себе все пистолеты, на боку – сабля, рядом стоит только что самолично вычищенный штуцер. Стрелки укладывались спать, унтер Петровский опять небось шептался с зимовичками, потому что ветер стих и снежок падал совсем лёгкий, пушистый, рождественский. Прошёл, пожелав доброй ночи и благословив, отец Герасим. Рябых отправился к своей первой роте, что-то озабоченно бормоча себе под нос, не иначе – повторяя список ротного имущества, кое надлежало вытребовать у интендантов.

Простучали копыта – казаки ушли в ночной дозор. И тебе, Григорий, на боковую пора, спи, пока нет стрельбы да тревоги.

Сажнев потянулся, зевнул. И то верно. А то глянь-ка, один ты у костра и остался, Григорий. Никого больше. А снег-то всё гуще, ну чисто настоящая зима, хотя ещё и середина ноября не минула.

– Пойдём… – сухо прошелестело в ушах.

– Что? – Подполковник вскинул голову.

На соседнем бревне, так же сгорбившись и глядя в огонь, сидел кто-то в тёмной шинели, по виду…

– Фёдор? – Росский? Что он здесь делает? Куда зовёт?

– Пойдём-м-м… – Словно комар звенит, только откуда здесь и сейчас комары?!

Человек в шинели поднялся, шагнул прочь от костра, в снежную хмарь. Открывалась тропа не тропа, дорога не дорога, а словно росчищь в густых снежных струях.

А вокруг – никого. Один только костёр средь снега.

Надо идти, Григорий, надо, тебя ведь давно уже там ждут, и не для баловства…

Сажнев поднялся, отчего-то пошатнувшись, словно ноги не желали идти. Фёдор, не оборачиваясь, махнул рукой, мол, ступай за мной, и тут…

– Вашескобродь! Вашеско!..

В лицо плеснуло ледяным.

– А? Что?

– Ваше высокоблагородие! – Петровский. В одной руке – тесак, в другой зимовичка зажата, словно птичка, из кулака глядит.

Испуганно глядит.

– Чего тебе, Егор? – совсем не по Уставу вырвалось у Сажнева. Оглянулся – нет никакого человека в шинели тёмной, и следов на свежем снегу тоже не видать.

– Благополучны ль, ваше высокоблагородие, Григорий Пантелеевич?

– Благополучен… Просто… привиделось тут, Петровский. Заснул у костра, да и приблазнилось…

– Человека тёмного видали, – уверенно заявил унтер.

– В-видал, – чуть ли не впервые в жизни заплёлся язык. – А ты-то откуда знаешь?!

Вместо ответа стрелок поднял кулак с зажатой в нём куколкой.

– Они подсказали.

– Это как же?

– Да вот так… Я уж спать наладился, молитву прочёл на сон грядущий, а тут мне, извиняюсь, в нос комком снежным ка-ак шибанёт! Я аж подскочил, шинель слетела, и чую враз – тот, что вокруг нас за Млавой крутился… снова он тут. Бродит, шастает, за собой увести хочет…

– Тьфу ты! – сплюнул Сажнев. – С тобой, Петровский, во что угодно поверишь, так складно баять у тебя выходит.

– Какие ж то байки? – удивился унтер. – Зимовички, они завсегда помогут. Надо только слушать их уметь…

Сажнев не сомкнул глаз до самого рассвета, но, само собой, ничего особенного уже не случилось.

На третий день подоспели и гонцы – во множестве.

Его высокопревосходительство командир корпуса генерал от инфантерии князь Шаховской, «контужен будучи», изволили продиктовать его превосходительству начальнику штаба генерал-лейтенанту Ломинадзеву категорический приказ полковнику Росскому остановиться и «ожидать подхода главных сил». «Ввиду растянутости линий сообщения Вашего и лёгкости, с коей неприятель может сии линии перенять, взяв таким образом наши части в полное и совершенное окружение».

Слали яростные депеши и командир ополовиненной Четвёртой дивизии Тяглов-Голубицин, и незадачливый командир разбитой Пятой Крёйц. Михаил Константинович Вяземский, брезгливо скривив породисто тонкие губы, сочинял длиннейшие и вежливейшие ответы, где в потоках витиеватых словес крылось главное: «Мы наступаем. И мы не остановимся. Догоняйте, и тогда никто не переймёт «линии сообщения нашего».

Назавтра фон Пламмет, похоже, решил, что дальше отступать нет смысла. Солдаты Росского и без того прошагали почти половину пути до Млавенбурга. Атаковать русских на марше фон Пламмет то ли не решил, то ли не решился. Здравый смысл в остережениях из штаба имелся, признавал Росский. Если командир наёмников соберёт все силы в кулак, русским придётся туго: три, самое меньшее, дивизии против полутора – не шутка. Больше всего Росский опасался флангового удара, для чего и держал в постоянном поиске всех казаков и добрую толику гусар. На долю улан полковника Страха выпало отгонять обнаглевших чёрных драгун и прусских гусар, вновь замаячивших в виду русских колонн.

Из придорожных кустов опять гремели выстрелы, и шемширцы «брали на пики» оставленные прусским командиром засады.

Впереди лежал древний городок Анксальт с острым шпилем готического собора, казавшимся сейчас настоящим штыком, нацеленным в низкое осеннее небо. Нагие рощи университетского парка упирались прямо в поля, над красночерепичными крышами поднимались уютные дымки. Городок помнил володимерских князей, на время вырвавших его из орденских рук; однако русская воля не удержалась на здешних берегах, отступив тогда перед неуклонным и беспощадным немецким напором.

– А и крепко же они встали, – проворчал Сажнев, вернувшись вместе с Фёдором Сигизмундовичем, начальником штаба Вяземским и другими офицерами с рекогносцировки.

Да, подумал Росский. Встали крепко – на крутой холмистой гряде, что подковой охватила городок. В центре виднеются замшелые стены, ещё орденской постройки, – их неудачно штурмовал, помнится, сам незабвенный Кронид Васильевич. Млавенбург – тогда ещё Млавенец не переименованный – обратно взял, а вот Анксальт не сумел.

И, похоже, городок решил вспомнить старое.

Среди вековых дубов – новоотсыпанные редуты, валы спускаются по склонам взбугрившимися, заросшими шрамами. Все проходы завалены, все промежутки закрыты. Постарались, нечего сказать.

Случилось то, чего Росский и опасался.

– Что скажешь, Миша?

– Что ж тут сказать? Ждали нас, – угрюмо буркнул Вяземский. – Не зря Пламмет от Млавы улепётывал, только пятки сверкали. Этакие верки за три дня не выкопаешь. Недели две рыли, самое меньшее. Кабы не три.

– То-то пруссаки такими молодцами-кочетами на нас наскакивали, – вступил в разговор Сажнев. – Знали, во что мы лбом упрёмся.

– Вот и нечего упираться, – заметил Княжевич. – Обойдём, и вся недолга.

Росский только покачал головой. Фон Пламмет не так прост, если копает рвы там, где их легко оставить за спиной.

– Если картам верить, тут с одной стороны речушка, – продолжал гусарский полковник, – с другой низина топкая. Но с нашими Заячьими Ушами не сравнить. Поля, потом перелески, леса всюду прореженные, проряженные. Мой полк да уланы с донцами обойдут, пехота в центре навалится – не устоять Пламмету.