Последняя стража - Шамай Голан

Остановило его только злобное рычание собаки…

– Ты, похоже, и вправду вообразил себя древним еврейским героем, – укорил его Збышек, утягивая за собой подальше от злополучного места. – Идем уж, ты, герой…

– Я не герой, – с горечью ответил Хаймек. – Потому что я… испугался… Но вот Шимон и Левий… они бы не испугались. И вот они-то и были настоящими героями.

Глава четвертая

1

Хаймек заслуженно завоевал право на участие в соревнованиях по ругательствам и своего места не собирался уступать никому. Само соревнование должно было состояться этой ночью, но уже за несколько дней до волнующего события в жизни детдома, разговоров было только о нем. Звездами и заведомыми фаворитами были Антек и Ной. Хаймек тоже готовился к битве и каждая клеточка его тела трепетала в ожидании схватки. Вечером, после того, как был погашен свет, бойцы собрались вокруг кровати Ноя. Эта именно ночь была выбрана не случайно – холодный дождь вот уже которые сутки хлестал вовсю – а это на все сто процентов гарантировало, что пани Ребекка не нагрянет с внезапной проверкой. Две свечи, поставленные на деревянный ящик, освещали поле ристалища, четко обрисовывая тех, кто стоял в первых рядах и отбрасывая в темноту размытые тени последних. Честный жребий определил того, кому предстояло открывать турнир. Его условия были тяжелы, но просты и понятны: на каждое ругательство соперник должен был выдать точно такое же по силе, но только в рифму с первым. После обмена первыми ударами справедливости ради противники менялись местами – и так, до полной победы одного из них. Проигравший выбывал, а победитель выходил в следующий круг, и так до финала. Победитель финала получал официальный титул чемпиона детдома по ругательствам на целый год и половину утренней порции хлеба от каждого из участников и зрителей.

Как и ожидалось, в финале встретились Антек и Ной. О, это была битва гигантов!

У Хаймека, как и у любого другого образованного детдомовца всегда была на языке наготове пара-другая рифмованных ругательств… но то, что ему довелось услышать в последнем поединке, буквально потрясло его – и, можно смело предположить, не только его. Он даже вообразить себе не мог, что нечто подобное существует! Ной был как всегда великолепен… но этой ночью Антек превзошел его! На пути к финалу им были повержены такие мастера своего дела, как Натан и Збышек, Юрек и Юзек, не говоря уже о самом Хаймеке. И вот теперь настала очередь Ноя испить чашу поражения.

Антек был неудержим. Он рифмовал без всякого видимого усилия. Это была поистине высококлассная работа. Антек стоял, как артист, скрестив на груди руки и устремив рассеянный взгляд в потолок, словно именно там, в колеблющихся тенях были для него кем-то написаны все ответы.

Ной вначале держался, как всегда, уверенно и спокойно. Оглядывая здоровым глазом окружавших его болельщиков, он чуть лениво улыбался одной половиной рта и говорил медленно и веско. На мгновенный ответ Антека следовало новое ругательство, которое в свою очередь тут же парировалось Антеком, и парировалось блестяще. Так продолжалось долго, очень долго, пока Хаймек вдруг не заметил, что, несмотря на холод, которым веяло от глиняных стен, на лице Ноя стали явственно выступать капельки пота. И хотя усмешка его стала еще более кривой, прежней непоколебимой уверенности в ней уже больше не было. Напряжение этого позднего вечера было для Ноя слишком сильным. Второй глаз его косил все сильней и сильней, а лоб прорезали глубокие и скорбные морщины.

Выбывшие из игры бойцы разбились теперь на два противоборствующих лагеря и возгласами поддержки, подмигиваниями, осторожными подсказками старались, как могли, подбодрить своих фаворитов. Атмосфера постепенно начала накаляться. Круг становился все теснее, кулаки сжимались, а мышцы напрягались, готовые в любую минуту отразить нападение противной стороны. Все глаза поочередно смотрели то на Антека, то на Ноя, как если бы они обменивались ударами на теннисной площадке. Кое у кого кончик языка непрерывно облизывал пересохшие от волнения губы, От учащенного дыхания десятков зрителей воздух стал таким плотным, что его впору было резать ножом, да и само это дыхание давно уже стало хриплым, заглушая становившиеся все более редкими подсказки и выкрики. Пахло догорающими фитилями и расплавленным парафином свечей.

Только Антек и Ной в пылу схватки, казалось, ничего не замечали. Поочередно они то отражали, то, в свою очередь, наносили удары, и зрителям казалось, что силы этих двоих поистине безграничны.

Разумеется, что симпатии Хаймека были отданы Ною. Но и он не мог не отдать должного Антеку, чьи молниеносные и остроумные ответы почти полностью нейтрализовали непреклонную, хотя, увы, тяжеловесную мощь первого силача и ругателя детдома. Помимо своей воли Хаймек поставил себя на место заметно уставшего от непривычной и длительной умственной работы Ноя и без слов посылал ему поддерживающие сигналы в виде смелых и неожиданных рифм, которые – услышь их Ной – свели бы к минимуму достижения светловолосого стремительного Антека. Но правила запрещали любые формы вмешательства в поединок, и Хаймеку оставалось только сострадать Ною и страдать самому, переживая за своего любимца.

Ной проигрывал. Внезапно голос его сел, Некоторое время он еще пытался дохрипеть последнюю фразу, но потом осекшись, умолк и бессильно опустил могучие руки. Последнее ругательство Антека победно реяло в нестерпимо душном воздухе, и в мире уже не было силы, способной в последний раз ответить ударом на этот удар.

2

Хаймек знал, что прощенья ему не будет. Доносчиков не прощают, и пощады ему ждать не приходится. Самый большой проступок – это донос. Хуже предательства. И наказание за это одно – «темная». Для тех, кто не знает: «темная» – это когда провинившегося бьют всем скопом, предварительно накинув на него одеяло. Чтобы не видел, кто бьет. А бить должны все. Кто чем: свернутыми в тугую трубку полотенцами, подушками, кулаками и даже ногами. Можно избивать до полусмерти. До смерти – нельзя.

Таков закон. Таковы правила, известные каждому. Хаймеку они были известны тоже. И теперь его ждала «темная» за донос. Ранним утром он постучал в дверь директрисы, пани Сары, и рассказал ей о соревновании, проходившем ночью. Но не только о нем. Он выдал победителя, Антека. Сказал пани Саре, что за приз выиграл любимец пани Ребекки и остальных учителей – весь средний возраст должен был теперь оставаться на завтрак без хлеба.

Выслушав Хаймека, пани Сара подняла свои квадратные плечи и жестом отпустила добровольного осведомителя. Во время завтрака она лично явилась в столовую и предупредила, чтобы никто не вынес с собой ни кусочка хлеба. Все были потрясены таким оборотом дела Ясно было одно – кто-то проговорился директрисе. Неясно было только, кто этот несчастный. Весь день лучшие умы детдома ломали головы над этим вопросом. И только к вечеру по комнатам прошел невероятный слух: донес Хаймек. Он получит «темную».

Глубокой ночью, уже после того, как дежурившая пани Ребекка пожелала всем спокойной ночи, Хаймек крался в свою комнату. Словно побитый пес, он полз между кроватями, стараясь слиться с темнотой и не производить ни малейшего шума. В комнате было темно и тихо. И полная тишина, и непроглядный мрак пугали Хаймека сильнее побоев, которые неминуемо вот-вот должны были обрушиться на него. Если бы это, наконец, случилось! Ожидание беды оказалось страшнее нее самой. Он уже хотел, чтобы кто-нибудь обрушил на него удар. Он уже хотел, чтобы хоть кто-нибудь закричал. Прохлада глиняного пола обжигала его, как угли. Он перестал ползти и прислушался. Было по-прежнему тихо и темно. Он знал, чувствовал, не сомневался, что в эту секунду в комнате никто не спит, что взгляды десятков глаз устремлены прямо на него. Если так – какой смысл имела его бесшумная осторожность? Ему было впору посмеяться над собой… но смеяться, почему-то не хотелось.

Первый удар подушкой поразил его своей неожиданностью. Ошеломленный, он издал долгий и жалобный вопль, который тут же был заглушен водопадом последовавших вслед за первым ударами. Подушки обрушивались на него со всех сторон по одной, по две и даже по три сразу. Никогда ему даже в голову не приходило, что наволочка, набитая травой, может причинить телу такую боль. Он не пытался защищаться, как-то смягчить удары. Закрыв руками лицо, он лежал, точно червяк, почуявший опасность. И даже когда на него – с некоторым опозданием – накинули одеяло, спеленавшее его руки и плечи, он не изменил позы – только сворачивал свое тщедушное тело то так, то этак, стараясь подставлять под удары разные его части и при этом остаться лежать на животе.

Страха сначала не было – он пришел позднее. Вместе с опустившейся на него изнутри темнотой. Появившись, страх пополз вверх, от живота к горлу. Хаймек открыл рот, чтобы глотнуть хоть немного воздуха, но темнота забралась ему в горло и не дала вздохнуть. Тут он испугался уже по-настоящему и стал извиваться, чувствуя, что вот-вот задохнется. Пуговицы на наволочках били его всего больнее. Потом появились кошмарные видения, чудовища тьмы и боли. У них были загнутые острые когти и они норовили впиться ему в лицо. Даже боль во всем теле была приятней, чем эти кошмары. Он снова оказался во враждебном лесу, откуда не было выхода. Стена из сырых кирпичей валилась на него, грозя раздавить.