Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

У нее было широкое рябоватое лицо с невероятно открытым и честным выражением. У того, кто смотрел в это лицо, не могло быть сомнений — она нисколько не стесняется своих увлечений и тратит деньги на то, что ей действительно нравится, не задумываясь, хорошо это или дурно.

Он видел ее в школьной форме — коричневое платье с белым фартуком, но в облике было нечто от Дженис Джоплин. Она сама об этом не догадывалась, и это лишь усиливало странный эффект. Новенького душила ревность, заглушаемая восторгом и комплиментами, которые он никогда не выскажет той, что минуту назад размахивала портфелем в трех шагах от него.

Она напоминала американскую актрису из вестерна — простую и честную фермерскую дочь в бордовой рубахе в крупную синюю клетку.

06.06.2010

ЗАГОЛОВОК

К сожалению, не все сложилось так, как мы хотели. Оно ж недаром говорится — не все то золотое, шо блестит. Муж вообще в такой депрессии, шо я за него переживаю. Говорит, нам нельзя ни о ком говорить плохо. А шо же тогда можно говорить? Валя с Лилей с нами не разговаривают, фактически отреклись. Илюшка в Интернете пишет про нас гадости — мы для него предатели, неблагодарные свиньи. И пожаловаться некому, потому что все кругом делают вид, как будто так и надо. А сколько муж им помогал, когда мы жили еще здесь — и по информатике, и для лицея, и колодец облицовывал… Если я сейчас начну перечислять, кому-то станет совестно!

Когда мы, например, уезжали отсюда, нас никто не отговаривал, все у нас паслись — и на проводах, и на поминках по Виталию… Чуть шо — все до нас, типа негде остановиться, можно мы у вас остановимся? Конечно, можно, всегда пожалуйста. И когда мы приехали туда, Даник первым делом потребовал выдать ему оружие — не парашют, не противогаз, заметь, не миноискатель, а такое, шобы мало не показалось. Он еще здесь предупредил ребят, свою девочку с Осипенковского: «Кто зачем, а я еду защищать, и я буду защищать, потому что нам гарантировано право на самооборону!»

Ты же помнишь, как много он читал по истории — и на слетах, и в турпоходах. Все на дискотеке, а он — книгу за книгой. «Мама, папа, такую красоту нужно защищать с оружием в руках». Я тебе скажу больше, если бы не эта трагедия, он бы стал чемпионом — слабо и нехотя! Его уже зачислили в альтернативную сборную. Тренер плакал! Шоб ты знала, тренер пла-кал. Ну а когда его привезли и выдали специальное обмундирование, как он смотрелся, наш Даничек, как он бесподобно смотрелся, мы ж тебе передавали то видео с Анжелкой? Скажи, класс? Среди десантников ему бы не было равных, в этом были уверены абсолютно все, покамест не случилось то, что случилось.

Ихнюю часть перебросили под Гекубу — местность пересеченная. Там от эти ж байкеры до начала спецоперации занимались мотокроссом. Так ты прикинь! Мальчик, выполняя свой долг, наступает на мину, которую, видите ли, некому было убрать за все это время, ему отрывает ногу, и он становится инвалидом, фактически выполняя свой долг перед Родиной, но теперь он не может получить инвалидность, потому что до ампутации у нашего мальчика было три ноги, а двуногому Данику не положено никаких надбавок, так как по закону он — полноценный человек!

(Голос на заднем плане: Я в ауте! Не знаю, что сказать. Риммочка, еще кофеечку? Возможно, есть смысл обождать до выборов?)

Самойлов вприпрыжку сбежал не бетонную площадку и огляделся — все как будто на месте: и шоссе, вдоль которого совершал свои одинокие прогулки «по низу» Сермяга, пока не спился окончательно, и крохотная бухта с причалом, где якобы бесчинствовал в кустах Азизян.

Сквозь такие заросли действительно могло померещиться все что угодно. Что угодно… История про Даню-треногу попахивала Саймаком и Шекли, что-то в ней было явно подправлено, переработано для пущей душещипательности. Возможно, на самом деле у Дани-мутанта было не три ноги, а два «других места», и одного из них он лишился вовсе не при «спецоперации в Гекубе», а совсем при иных обстоятельствах и в «другом месте».

Одно из любимейших выражений Азизяна, между прочим, — «другое место», «другим местом», «за другое место». Всего два слова, а какой простор для воображения. Было бы место на своем месте, а внешность значения не имеет. Фото на паспорт, сделанное сквозь кустарник. «Срочное фото», натуральные проявители, отзывчивый объектив и что еще?… Разумеется, тренога. Естественно, штатив.

Самойлову хотелось, чтобы история мальчика о трех ногах тоже была подслушана им в другом месте — на заднем сиденье троллейбуса, по радио, как-нибудь еще, но он присутствовал при откровениях двух пьяных баб, едва ли способных что-то выдумать самостоятельно либо оспаривать чужое вранье, если оно замешано на этнических чистках и страданиях.

Они могли бы стоять и сейчас здесь, оба, рядом — Сермяга и Азизян, принимая памятные знаки от того, кого они много лет в разговорах называли не иначе как «Дядя». Здесь, на смотровой площадке пешеходного моста, ведущего к пляжу, которого, оказывается, давно не существует, хотя он и узнал об этом лишь недавно… Вручая награды, он, как старый товарищ, мог бы поправить им воротники жестом Хавьера Соланы на параде косовских молодчиков… Если бы Данченко дожил, он бы гордился, что у названия этой республики-крепости один корень с его фамилией — Дардания! Да и Азизяну с его косоглазием больше не нужно дергаться при слове Косово… Какой душевный телесюжетик можно было бы приделать на эту тему. «Нет худа без добра» — чем не заголовок?

Сермяга и Азизян — мужчины его жизни. Перед ними были распахнуты двери десятков секций и кружков, но они предпочти этим пресным соблазнам незаконные высшие курсы тунеядства «от Дяди». Когда-то очень давно (как и большая часть того, о чем думает последнее время Самойлов) в кинотеатрах показывали фильм с двусмысленным названием «Мужчины в ее жизни», но прежде чем прочитать его на афише, Самойлов услышал о нем от Данченко на переменке.

«Надо посмотреть, шо там за мужчины», — скептически молвил Сермяга сыну газовщицы Кунцу, своему покорному и нервному соседу по задней парте. Кунец буквально облизывал Сермягу взглядом.

«А время подлое течет… и надо привыкать вот к этому», — Самойлов осторожно поднес к переносице легкие очки на шелковом шнурке, зажмурился и надел их себе на нос, потом снова раскрыл глаза — узор кустарников стал отчетливее, но сложнее. Он вцепился в перила, не понимая, что с ним происходит. Судя по возрасту, мальчик-тренога, ставший благодаря вражеской мине «как все люди», мог быть зачат где-нибудь в этих зарослях во время повальной пьянки после взрыва в Чернобыле, совпавшего с сухим законом. Единственный доступный в те дни сухарь «Дар лозы» быстренько переименовали в «Дар дозы». История мальчика-мутанта — «Колеблемый треножник», чем не заголовок? Чем, я вас спрашиваю?..

Общая судьба «братиков» и племянников Сермяги с Азизяном — то есть тинэйджеров середины 70-х — с точки зрения Самойлова, складывается вполне удовлетворительно. Она подобна канату, из которого фокусник рывком выдернул штырь-эректор — мгновение, и на половик валится беспомощная тряпка. Фокус удался. Кстати, о штырях — большинство азизяновых ровесников, включая самого Азизяна, доживают свой век с убранной антенной, ничего не улавливая — без музыки. Те, кто имел счастье «расслабиться и зачать», могут позволить себе молвить в трубку «доченька» или «сыночка», вместо былых «блять-нахуй-блять» или пердения губами. «Доченьке» ведь не попердишь.

Самойлов мало-помалу нащупывал, мысленно вылавливая недостающие подробности, каркас, затаившейся в прибрежных водах воображения истории. Обводя взглядом вымершую зону отдыха, он чувствовал, как в голове (подобное происходило с ним регулярно) складывается — без спроса, часто вопреки желанию — некая ситуация, едва не распавшаяся за прошедшие годы бесследно. Связанная с Азизяном, с одной из его фраз, прозвучавших в «другом месте» в другое, но правильное время.

Они слонялись вдвоем по летнему городу с самого утра, то и дело освежаясь квасом из бочек, угощая друг друга сигаретами, не реагируя на жару, с жадностью несовершеннолетних упиваясь бездельем и бессмыслицей самых длинных каникул. Азизян требовал посетить передвижной зверинец, раскидавший клетки по склону пустыря за Домом политпросвещения. Самойлов не возражал, но старательно тащил Азизяна в ином направлении. Ему не хотелось платить за двоих.

К Центральному городскому пляжу вела аллея с молодыми деревцами. Под каждым саженцем, как на кладбище, в землю была вкопана табличка в честь посадившего дерево ветерана или героя труда. Вычитав подходящую фамилию, Азизян замер, приосанился, и произнес:

— Led Пометун!

Самойлов обернулся, глянул вниз, потом на Азизяна, и не по возрасту серьезно похвалил: