Конец января в Карфагене - Георгий Осипов

— Led Пометун!

Самойлов обернулся, глянул вниз, потом на Азизяна, и не по возрасту серьезно похвалил:

— Такие вещи записывать надо.

Азизян оскалил темные зубы и ничего не сказал в ответ.

Спустившись по выложенному плиткой проходу к воде, приятели, не подавая вида, что оба нарочно решили расположиться именно здесь, стали раздеваться. В трех шагах от них загорали две молодые дамы. Одна из них читала «Иностранную литературу», другая — глаза Самойлова скользнули по ней от затылка до нежной линии ступней — дремала, лежа на животе. Волосы были собраны вверх, лица не видно, кончики пальцев утопали в горячем песке. Азизяна куда больше интересовала раскаленная кабинка для переодеваний. В этот раз под штанами у него оказались импортные плавки старшего брата Коршуна. Они были великоваты.

Странно — Жоры Пидораса с портфелем и шахматной доской почему-то не было. Впрочем, он мог пить пиво в переполненном павильоне, развлекая тех, кто не стеснялся делать это в его компании. Постоянное присутствие Жоры на пляже внушало Самойлову раздражение.

Усевшись на песок, мальчики тут же заспорили, сколько стоили джинсы Milton’s — самые доступные, со слониками на пришитом ярлыке. Азизян утверждал — 6.60. Самойлов настаивал, что ровно шесть рублей. Вскоре Азизян снизил цену на 20 копеек.

— Шесть сорок? — громко переспросил Самойлов, гадая, слышат ли его реплику те две дамы на подстилке. — Это совсем немного. Еще бы рубль, и под такую сумму можно танцевать!

Он взял и на ходу переделал одесский анекдот. Ему показалось, что дама с «Иностранкой» снисходительно улыбается. Ее подруга подогнула одну ногу, и Самойлов отметил, что пальцы на ней такие, какими он их себе представлял.

— Хули тот Milton’s, пора на фирменный коттон переходить! — грубо перебил его мысли Азизян. — Как мой брат Витька!

Одна дама протянула другой веточку красной смородины и что-то сказала. Ее подруга приподнялась и повернула лицо. От улыбки нижняя губа у нее… Самойлов не мог подыскать нужного слова, чтобы с точностью определить, как изменилось лицо, а за ним и весь силуэт этой незнакомки. Ему показалось, что где-то он мог ее видеть. Может быть — в библиотеке, или просто идущей по улице рассеянно-кокетливой походкой уверенного в своей красоте человека.

Самойлову очень хотелось, чтобы у их соседок не оказалось при себе спичек, тогда бы он смог, давая прикурить, приблизиться и разглядеть получше при свете спички лицо, еще полчаса назад скрытое от его робких и требовательных глаз. Он совсем забыл, что и без его спичек солнце светит ярче некуда, и он не мог разобраться, чего хочет больше — разглядеть ее впервые, или припомнить, где мог видеть ее раньше.

— Мрачновато здесь, — заметил Азизян, глядя неизвестно куда, словно угадав смятение своего спутника (в небе миллиарды киловатт, а ему темно). — Шо не говори, а — мрачновато. Довольно-таки.

Оба молча направились к воде, но, зайдя по колено, окунаться не стали, а вместо этого побрели вдоль берега к завалившейся набок барже. Обойдя ее по мокрому песку, двинули дальше, туда, где совсем не было купальщиков. Протопали метров сто пятьдесят. Самойлов, когда стало безлюднее, запел по-английски, Азизян время от времени вставлял между фразами «Оу, йеа!» или «Кам он, курва, кам он», озираясь, не подслушивает ли кто. Вспомнив про едва не забытую одежду, оба развернулись и, не сговариваясь, пустились в обратный путь. Мнительный Азизян опередил Самойлова на дюжину шагов.

— А ну, щенок, в сторону! — ни с того ни с сего вдруг сквозь зубы прошипел Азизян, поднял ногу над водой и ударил ей кого-то невидимого так, что брызги полетели.

Самойлов тотчас определил известную сцену из «Бриллиантовой руки», и поспешно выбежал на берег. Следом поторопился Азизян.

Он стоял, босой, точно лунатик, и по очереди уколачивал мокрый песок, то одной, то другой ступней. Куда в этот момент были устремлены померкшие бусинки его косых глаз, определить было нельзя.

— Эти товарищи знают, как парализовать, — скрипучим голосом принялся вещать Азизян. — Например, переводчики, для чего они? Для чего они, я вас спрашиваю?! Ага! Это чтобы читать не научился — вот они и внушают, что так с понтом даже лучше, так — с понтом — удобнее. Мол, без них не обойтись. Тока читать ты будешь строго то, шо они… Они — сами понимаете, товарищи, которые усердно кушают мацу, когда следует, тебе напереводят. Брат Витька их быстро раскусил. А без этих благодетелей ты бы либо заставил себя хавать языки без перевода, либо остался круглым дураком, шо вполне справедливо!

— Коршун не мог так говорить, — выкрикнул, возражая, Самойлов, словно воспрянув ото сна.

— Твоя мамаша Фолкнера читала? Нет? А наша с Витькой почитывает… — начал было Азизян, но припадок миновал быстрее, чем он успел закончить свою мысль.

Азизян глянул под ноги, увидел собственные следы и махнул рукой. Через пять минут они, надев техасы, с башмаками в руках, шли вдоль шоссе к Музбакланству. Дамы, загоравшие по-соседству, успели куда-то пропасть.

С прошлой осени Азизян бредил цветным фото Uriah Heep, выставленным в серванте друга Коршуна по фамилии Цивирко. Навещая Азизяна, Самойлов встречал эту фамилию в указателе жильцов первого подъезда. Ему было прекрасно известно, как выглядят рассевшиеся на ступенях какой-то лестницы Хиппы в расклешенных джинсах и джинсовых батниках, сверкая платформами и очками «капля», кто с пивом, кто с «Кока-колой» в руках — эталон мужского дендизма, возражений тут быть не могло, если исключить волосы недопустимой длины.

Азизяна покорил невероятный формат цветной фотобумаги. В продаже таких размеров, подчеркивал он, не имеется. Вот и сейчас, сидя на ступеньках возле многоярусного фонтана, в расшнурованных широконосых туфлях (такие носили английские музыканты до моды на глэмрок), он явно норовил занять такую же по-хипповски непринужденную позу. Самойлов разглядывал товарища, спокойно анализируя про себя недавний выброс потусторонней информации насчет «мафии переводчиков». Откуда ему известно про ту же «мацу»? Нервозность Самойлова, точно знающего, что образ полунезнакомки, оказавшейся так близко от него там на пляже внизу, не позволит ему спокойно заснуть сегодня ночью, как бы ни изнурял он себя бессмысленными хождениями в обществе косоглазого медиума…

Нервозность выражалась назойливыми повторами плоских «находок», типа «Азизян разбушевался», чем не заголовок? Чем не заголовок?..

Покрасовавшись на ступеньках «как Хиппы на фотке», Азизян предложил перебираться в тень, ближе к Дрочилищу (так в их кругу принято называть Музучилище), где можно покурить на скамейке под деревом. Азизян был недоволен — поблизости не оказалось ни одного студента из Африки или арабских стран, чтобы оценить, насколько «фирменно» он смотрится. Выходит — зря позировал.

По широкому заасфальтированному полю осторожно петлял учебный автомобиль. Впереди стелилась, восходя вверх, к проспекту, утопающая в зелени аллея. До заката по-прежнему было еще очень долго.

Как бы мне его вывести обратно на проспект, чтобы он не уволок меня дворами в этот несчастный зверинец — размышлял Самойлов, прощупывая в кармане деньги: двушки, копейки… О! Три копейки одной монетой — можно будет выпить с сиропчиком. Двух рублей хватило бы и на пиво, и на «блюдо с рыбкой», но ему было неохота сидеть в пивной с Азизяном. Да там и не посидишь. Азизяна обязательно опознают те, кому он что-нибудь должен, и тогда начнется… Даже те две чувихи не захотели лежать поблизости от Азизяна и перешли в другое место. Опять это «другое место». Чем на заголовок?

Самойлову стало жаль, что Данченко соблазнился сменой обстановки и уехал к родичам в село, куда-то под Кременчуг. Возвратится, наверняка, недовольный, с массой едких анекдотов про тамошних обитателей обоего пола, среди которых, «правда, был один нормальный человек…»

Если бы на сегодняшней прогулке Самойлова вместо Азизяна сопровождал Данченко, они бы могли подняться на следующую ступень, сделать шаг навстречу действительности, где не все и не всегда так безрадостно и безобразно, как оно им кажется сквозь кривые линзы добровольного «подполья». Но он так же хорошо сознавал ценность магических озарений Азизяна. Кто еще способен на такое? Пусть Азик подворовывает, пусть совершает примитивные пакости, если время от времени он без колебаний готов выдавать задаром вещи, не имеющие цены.

Из проходных завода, где трудился наладчиком, подкрепляясь казенным спиртом, Клыкадзе, выходили остатки первой смены. Значит, было около пяти — в общественный транспорт не залезешь.

— Зря он это делает. — Приземленным тоном, назидательно откомментировал Азизян. — Посадит печень, дуралей.

Первым его заметил Самойлов, но первая реакция на это явление — от Азизяна. Посреди столпотворения сидевший на парапете молодой человек напоминал персонажей Льюиса Кэрролла. Если бы не снующие за спиной у него машины, можно было подумать, что перед вами афиша. Его длинные и чистые волосы британского типа были аккуратно подстрижены и причесаны, из-под них выглядывал синий воротник расстегнутого незаношенного батника, под ним — разноцветная майка в широкую полосу, еще ниже — соответствующие верхней части джинсы и туфли. Но главной достопримечательностью было выражение его лица, местами угловатого и пухлого, как и положено физиономии западного рок-музыканта. Оно было лукавым и снисходительным, без пренебрежения — его нисколько не оскверняла суета отработавших свои копейки таракашек, спешащих поскорее разъехаться по домам, в вечном страхе успеть туда, не проспать сюда. Как будто их время чего-то стоит!