Повести и рассказы - Владимир Мильчаков

Глава 6

Ранним весенним утром

Невысокие отлогие холмы, покрытые молодым сосняком, лужайки, зеленевшие между холмами, — все вокруг, омытое обильной росой, в это чудесное весеннее утро было особенно свежо и прекрасно. Хотя солнце только чуть поднялось над горизонтом, даже в лощинах уже не осталось и дымки ночного тумана, застилавшего окрестность всего лишь полчаса тому назад. Еще не испарившаяся роса, осев на траву и невысокие деревья бесчисленными капельками, переливалась под лучами солнца всеми цветами радуги. Мирная сельская тишина обитала в этом благословенном уголке. Ни одного человеческого голоса не раздавалось среди изумрудной зелени холмов и лужаек. Здесь царили мир и покой, которых давно уже не знали даже самые глухие уголки Германии. Ни шум моторов самолета, ни лязг танковых гусениц, ни даже тарахтение военной повозки — ничто не нарушало безмятежной тишины весеннего утра, ничто не напоминало о войне.

Неширокая извилистая полоса асфальтированного шоссе, пробегавшая среди холмов, была пустынна. Ни пешехода, ни велосипедиста. Даже обычные для немецких дорог столбики с длинными стрелами указателей не стояли вдоль этой бесконечной полосы асфальта. Да их и незачем было ставить. Ни одна дорожка не сворачивала с шоссе в сторону и ни одного имения или виллы не было видно поблизости.

Безлюдье и тишина. Беспечное щебетание соек и звон жаворонков не нарушали тишины, а делали ее еще более глубокой и мирной.

Солнце уже поднялось довольно высоко, когда на шоссе появилась первая автомашина. Комфортабельный мощный «Хорьх», блестя черным лаком корпуса, почти бесшумно летел по асфальту. Только негромкий шелест шин и шорох рассекаемого корпусом воздуха свидетельствовали о бешеной скорости, с какой машина мчалась по пустынному шоссе.

Пассажиры — их было трое, кроме шофера — молчали. Видимо, и на них действовал успокаивающе мирный ландшафт, расстилавшийся вдоль дороги. Девушка, сидевшая рядом с шофером, была погружена в глубокую задумчивость. Хотя глаза пассажирки, не отрываясь, следили за дорогой, мысли ее находились где-то далеко. Левая рука девушки была забинтована и висела на широкой ленте, пропущенной под воротник черного мундира. Правой рукой она облокотилась на край дверцы с опущенным стеклом.

Вдруг «Хорьх», резко затормозив, остановился. Здесь шоссе перерезали высокие ворота. Две огромные рамы, сваренные из толстых железных полос, были густо переплетены колючей проволокой.

Вправо и влево от ворот отходило заграждение в шесть рядов кольев, высотою в два человеческих роста. Колючая проволока настолько часто оплетала все шесть рядов, что, казалось, полевая мышь и та не смогла бы проскочить сквозь это заграждение.

Ворота находились у самой подошвы высокого холма, и с шоссе рассмотреть, что находится в огражденном колючей проволокой пространстве, было невозможно. Миновав ворота, шоссе круто сворачивало влево, огибая подошву холма, и скрывалось за ним в полусотне метров от поворота.

По ту сторону ворот методично, как маятник, расхаживал взад и вперед часовой-автоматчик в серо-зеленом куцем мундире.

Увидев подъехавшую машину, часовой подошел к воротам и нажал кнопку сигнализации. Тотчас же около часового, в полном смысле слова из-под земли, появились офицер и еще два автоматчика.

Офицер, выйдя в чуть приоткрытые ворота, подошел к машине, внимательно проверил документы прибывших и махнул рукой часовому. Огромные железные рамы тяжело раздвинулись.

В этот момент навстречу машине из-за холма вышла группа людей. Увидев их, часовой остановился в раскрытых воротах и безмолвно проводил глазами выходящих.

Впереди шел офицер, за ним — три человека, одетые в такие же, как и на часовом, мундиры. Когда «Хорьх» поравнялся с ними, девушка мельком отметила, что один из трех, идущих за офицером, был без оружия, без поясного ремня и босой.

Выйдя за ворота, офицер прошагал с десяток метров по шоссе и повернул направо. По узенькой тропинке все четверо углубились в молодой соснячок, густо разросшийся на отлогих склонах ближайшего холма.

Солдаты молча перестроились в затылок один другому. Обезоруженный очутился в середине, между двумя автоматчиками. Замыкающий настороженно уставился в затылок шагавшего впереди. Его автомат почти упирался в спину босого.

Перевалив через холм, они очутились на небольшой живописной полянке, покрытой сплошным ковром ярких весенних цветов. Сотни пчел с деловитым жужжанием перелетали с одного цветка на другой. Весело и звонко трещали невидимые в густой траве кузнечики.

Посередине этой мирной лужайки горбились два холма свежевырытой земли, и чернела глубокая четырехугольная яма.

Неподалеку от ямы офицер остановился. Остановились и солдаты. Понуро шагавший между конвоирами босой человек поднял голову, увидел могилу и побледнел. Это был мужчина лет тридцати, невысокий, впалощекий, глубоко ввалившимися внимательными глазами. Он беспомощно оглянулся кругом, словно удивляясь, почему же никто не приходит к нему на помощь. Губы дрогнули в растерянной, жалкой улыбке. Шалый, опьяненный весенним теплом кузнечик вдруг задорно затрещал, и, выпрыгнув из травы, опустился на босую стопу приговоренного, но в ту же минуту, как ужаленный, метнулся в сторону и снова исчез в траве. Все с той же растерянной улыбкой приговоренный взглянул на офицера.

Офицер отвел глаза и торопливо махнул рукой в сторону могилы.

Этот страшный жест, казалось, вернул силы приговоренному. С каждым мгновением все более бледнея, он прикусил нижнюю губу и решительным, даже торопливым шагом направился к яме.

На самом краю могилы он повернулся и, не взглянув ни на офицера, ни на солдат, уставился пустыми побелевшими глазами в голубое, пронизанное лучами солнца радостное небо.

— Макс Бехер, — заговорил офицер, обращаясь к приговоренному. — Мне поручено предложить тебе в последний раз назвать людей, составивших текст шифровки. Если ты назовешь этих мерзавцев, то, учитывая твои прошлые боевые подвиги, расстрел тебе заменится штрафным батальоном на Восточном фронте.

Несколько секунд царило молчание. Даже на тупых лицах солдат, стоявших с наведенными на приговоренного автоматами, появилась заинтересованность.

— Ты всегда был олухом царя небесного, лейтенант Фриц Гольд, — ответил негромко Бехер. Голос его, вначале еле слышный, окреп, наливаясь яростью. — Если я и назову фамилии, меня все равно расстреляют. Не все же такие ослы, как ты. Твои начальники понимают, что надежнее меня закопать здесь, чем отправлять на фронт, откуда я могу удрать к русским…

Голос приговоренного зазвенел, как туго натянутая струна. Казалось, он забыл о том, что стоит на краю могилы, и торопился высказать все, что рвалось из его сердца.

— Ничего я вам не скажу. У меня много товарищей. Они рядом с вами ходят. Придет время, и они возьмут вас за горло. И с тобою, Фриц Гольд, они рассчитаются за меня. Тебе осталось мало жить… Вот увидишь!.. А в шифровке вам не разобраться… Кишка тонка… Мозги у вас не так поставлены. Впрочем… — лицо приговоренного неожиданно вспыхнуло ядовитой насмешкой. — Я бы, пожалуй, рассказал все… Да боюсь, что за такую цену…

— Говори, Макс! — заторопил Бехера офицер. — Если расскажешь…

— Подожди, не тараторь, — отмахнулся от него смертник. — Слушайте и вы, свиньи, — обратился он к солдатам. — Слушайте и расскажите другим остолопам, за какую цену я согласен рассказать все.

Солдаты насторожились.

— Пусть наш обожаемый фюрер, — звонким от ярости голосом кричал смертник, — пусть наш любимый Адольф Гитлер подойдет ко мне церемониальным шагом и под звуки государственного гимна поцелует меня в голый…

— Стреляйте! — диким голосом заорал офицер. От кощунственных слов приговоренного у него вылетели из головы все слова уставных команд.

Сбивчиво прострекотали очереди двух автоматов. Приговоренный замолк на середине фразы. Он качнулся, схватившись руками за грудь, сделал несколько неуверенных шагов по краю ямы и вдруг, сорвавшись, свалился в могилу.

С минуту и офицер и солдаты стояли на месте, оцепеневшие.

Первым пришел в себя офицер. Нерешительным шагом он направился к могиле, но в трех-четырех шагах от нее вдруг остановился.

Из ямы показалась окровавленная рука. Судорожным движением она вцепилась в край ямы. Затем рядом с ней появилась вторая. Руки напрягались в страшном усилия, и вот медленно-медленно из могилы поднялось белое, как мел, лицо Макса Бехера.

— Сволочи! — прохрипел он. — Всех вас собачий конец ждет! Запомните, сволочи… в петле… подохнете.

Глава 7

Последний полет Адольфа Эрве

Когда самолет оторвался от бетонной ленты автострады и стал набирать высоту, взяв курс на юго-запад, Адольф Эрве окончательно поверил в то, что остался жив. Чудесное избавление от неминуемой смерти вызвало в нем необычайный прилив сил. Эрве хотелось смеяться, прыгать, побежать куда-нибудь, пройтись колесом, запеть. Не в силах совладать с нахлынувшим чувством, требовавшим разрядки, Эрве сделал единственное, что мог сделать в создавшемся положении, — он запел.