Ночная княгиня - Елена Богатырева

— А понимаешь ли, что это значит?

Ивась выпрямился так резко, что Евсей повис у него на локте и оторвался от земли, пока не догадался выпустить его руку. Он приземлился с легким грохотом, Саша и Макошь с недоумением посмотрели на него.

— Идите, идите, у нас тут свои пироги, — приказал им маленький человечек и захлопнул за ними дверь, остановив Ивася в сенях.

Ивась рванулся было вслед за Макошью, но хватка у Евсея была мертвой. Ивась нахмурился.

— Да говори же скорее! Чего тебе? Распознал — убивец он или нет?

— Этого еще не распознал, это не просто. А вот другое — вижу.

— Что другое? — покосился на него Ивась.

— Вижу, что ты невесту свою наедине с ним оставить боишься.

Ивась ничего не ответил, хмыкнул с досадой и отвернулся.

— Послушай своего дядьку, — сказал Евсей. — Будешь себя так вести, над тобой куры и те смеяться станут. Будь ты мужиком. Любит — не сбежит. А не любит — силком не удержишь.

— Все-то у тебя просто! — воскликнул Ивась. — А Макошь, она… Вот. Да и к чему искус лишний? — и рванулся к двери.

— Стой! — приказал Евсей. — Еще скажу.

— Ну?

Ивась топтался, как горячий конь на привязи.

— Не пара она тебе. И не много в ней к тебе любви. Любящие женщины не такие.

— Тебе ли, бобылю, знать?

Евсей пожал плечами и многозначительно посмотрел на племянника. Ивась хотел было пойти все-таки в комнату, взялся за скобу, но вдруг остановился и осел по стенке на пол.

— Прав ты, дядька, — сказал он с глубокой грустью. — Чего притворяться? Непривычно мне это. Не любит она меня. Этот барин дорогу перебежал. Веришь ли, нет, а в прошлом году совсем все по-другому было.

Он тяжело вздохнул и продолжал:

— Что и делать — не знаю. Но она слово держит. А у этого, у Сашки, вроде бы столичная невеста имеется. Только, думаю, Лада моя надеется, что невеста та его позабыла… Вот и не знаю, как мне-то быть. То ли бросить их прямо тут, пусть сами выкарабкиваются, как могут, то ли довезти до столицы, как обещал, и пусть живут как хотят. То ли…

Глаза его подернулись пеленою и потемнели.

— Можешь не договаривать. Мне, старому каторжному псу… То ли прирезать их, да в Обь-матушку…

— Другое! — Ивась замахал на него руками. — Хотя и так думал, не скрою. Думал, может, подождать где-нибудь рядом с ними. Мало ли, как оно еще повернется…

— У-ух, совсем околдовала тебя эта ведьма.

— Не называй ее так! — насупился Ивась. — Я ее Ладой зову, и ты зови так…

А в горнице тем временем за накрытым столом Макошь шепотом рассказывала Саше о Евсее. Дядька это Ивася, родной, настоящий дядька. Сам Ивась из крепостных. Отец его торговлю затеял. Вразнос ходил продавать, потом — крупными партиями, а потом и помощников себе завел. Выкупился он у своего господина. За две сотни всего. И сынка своего Ивася выкупил, и дочек старших. Осталась жена. Накопил он денег — и к хозяину. А тот прознал, что торговля у его бывшего холопа Петрушки идет на славу, и загнул цену — десять тысяч… А коли через месяц деньги не сыщутся, обещал мать Ивася в Воронежскую область отослать, как крепостную, в другое имение.

Петр за голову схватился: такие деньги разве что у купцов зажиточных водятся, а он еще и до третьей гильдии не дотянулся.

Одно у Петра было средство жену вызволить — обман. К нему и прибег. Зазвал своего хозяина в гости, будто бы деньги отдать. Накрыл стол, нацедил здоровенную бутыль горилки, поросенка зарезал месячного. И все тряс бумагой, в которую деньги завернуты были. Вот якобы могу себе позволить за любимую-то жену. Напоил хозяина до потери сознания и ну деньги слюнявить-считать: раз-два-три, раз-два-три, под столом переложит считанные уже деньги наверх и снова — раз-два-три… Так десять тысяч и насчитал. Хозяин бумагу подписал, деньги взял и домой отправился.

А по дороге напал на него маленький человек, почти карлик. Деньги отнял, а самого барина так отмолотил, что тот несколько недель еще стонал да охал. Этот человечек-то и был Евсей — родной брат матери Ивася.

Правда, нашли его потом. Не было в округе второго человека такого маленького роста. На разбирательстве он начисто позабыл все, что говорить было нужно, как его шурин научил. Отличался Евсей странной забывчивостью. Мелочи помнил прекрасно, а вот главное забывал. Так и на следствии вышло — растерялся, а потому подтвердил, что деньги в размере десяти тысяч рублей пропил, прогулял и раздавал без счета по церквям на пожертвования. То есть ищи свищи, что называется. За то ему не барская порка вышла, а каторга.

Сбежал он за Уралом, на «свободной территории». Кандалы подпилил самодельным напильником и утек, только его и видели. А через некоторое время шурину весточку прислал с надежным человеком: так, мол, и так, путешествую по дорогам сибирским. Много полезного вызнал у здешних купцов, что шелк и чай караванами возят. Все расписал подробно, и с тех пор Петр, а после и Ивась по тем самым дорогам не раз и не два караваны водили. И к Евсею заглядывали. А тот обосновался прямиком в лесу, помогал беглым каторжникам, пристрастился к охоте и жил так вот уже лет двадцать.

Кто только не перебывал в этом доме — и убийцы, и воры, и те, что за убеждения пострадали. Каждому Евсей распахивал двери своего дома…

Ивась упросил дядьку поглядеть на Сашу и сказать ему определенно — мог он убить человека или нет, можно ему верить — или лучше сдать казакам на тракте? На второй вопрос Евсей ответил однозначно — нет. А на первый ответ отложил…

Не успела Макошь произнести последние слова, как появились Ивась с Евсеем. Она отпрянула от Саши, что не укрылось от их взглядов. В воздухе повисла тишина. Ивась обиженно смотрел на Макошь, та хмурила брови, Саша виновато взглядывал на Евсея. Все молча пристроились за столом и молча же стали жевать. Саша — жадно, остальные — нехотя, через силу. Разговор явно не клеился. Тогда Евсей крякнул, вздохнул и вытащил из укромного уголка ведро и черпак. Над столом замелькали самодельные деревянные чарки, после первой напряжение спало, после второй — общее настроение заметно потеплело. А после третьей Евсей увел Сашу в другую комнату и внимательно, не перебив ни разу, выслушал его историю.

Язык у Саши слегка заплетался, в голове затуманилось так, что он предавался не столько перечислению событий, сколько своим переживаниям. Евсей почему-то казался ему лучшим на свете товарищем, и он поведал ему не только историю убийства отца, но и историю своей страсти к прекраснейшему на всем белом свете существу — Алисе. Сейчас эта страсть казалась ему огромной, как безбрежный океан, она захлестнула его и понесла по волнам памяти, делая каждую деталь в их коротком романе преисполненной великого смысла. Он все еще бормотал и плакал, когда Евсей уложил его в постель и укрыл вытертой волчьей шкурой. Как только Саша забылся тревожным сном, Евсей вернулся к гостям.