Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Между Федором Панферовым и Константином Симоновым вдруг установилась «нежнейшая» дружба. Думаю, что Симонов не очень-то нуждался в Панферове, а Панферов искал поддержки своим новым «опусам». Этот альянс сразу произвел на свет в соавторстве статью о состоянии советской литературы. Авторы «порадовали» своей озабоченностью о литературном процессе и в особенности о трудностях, которые переживают писатели, не нашедшие своей темы в многообразии современной жизни. И вопрошали: не этим ли обстоятельством объясняется затянувшееся молчание Михаила Шолохова? И вызывались помочь выйти из творческого тупика. Этакая малиновая патока людей, ненавидевших автора «Тихого Дона».

Последствия не замедлили сказаться. Шолохов имел договор с «Октябрем» на публикацию второй книги «Поднятой целины». Он расторг договор и отдал право публикации ленинградскому журналу «Нева».

Опьяненный дружбой с Симоновым, Федор Панферов распрощался со Шкериным. Для критика, живущего в основном на зарплату, а не на гонорары, ситуация сложная. Шолохов помог перейти ему в издательство «Молодая гвардия». Ходатаи изгнания Шкерина из журнала торжествовали, но напрасно. Велика ли была его роль заведующего отделом при единоличном управлении журналом Федора Панферова, человека капризного и непредсказуемого в своих решениях, а главное – симпатиях и антипатиях.

Само собой сложился дружественный кружок Шолохов – Ефим Пермитин – Михаил Шкерин. Под знаком этой дружбы прошло несколько лет жизни Шолохова. Не побоюсь сказать, что именно эта дружба поддержала Шолохова морально в трудные годы его вынужденного молчания.

Как-то он пошутил:

– Ну что, все мушкетеры в сборе? Кто есть кто? Ну ты, Ефимша, по комплекции ближе всего к Портосу, критики всегда лукавы, стало быть, ты, Шкерин, – Арамис, ну а мне остается – Атос!

– А кто же д’Артаньян? – спросил Пермитин.

– Федор! Он моложе, и у него еще все впереди. Ему топать и топать солдатом за маршальским жезлом!

О маршальском жезле в литературе многие мечтали, даже и самозвано его прихватывали, да достался он в XX веке лишь автору «Тихого Дона», и до конца века появление еще одного маршала в русской литературе не предвидится. Шолохов стоял в стороне от той дороги, по которой мчалась в никуда вся советская писательская рать, не угадывая, что впереди пересекает ее путь река забвения.

Тот, кто сегодня займется всерьез историей советской литературы, наткнется на удивительное и малообъяснимое явление: крупнейший писатель советской эпохи, писатель бесспорного авторитета в мировой литературе и у народа, стоял в стороне от руководства Союзом писателей СССР. Я не сказал бы, что он стоял в ярко выраженной оппозиции идеологическому курсу партии, его оппозиционные настроения были глубоко запрятаны в подтексте его произведений. Выступая на съездах партии, на сессиях Верховного Совета, с отдельными публицистическими статьями и заметками, он везде подчеркивал соответствие своих взглядов с линией партии. Сталин несколько раз и в довольно откровенной и даже резкой форме проявил свое покровительственное отношение к нему, с Хрущевым установились у него дружественные отношения.

Быть может, ответ на этот вопрос будут искать в его характере, в уединенном образе жизни в станице Вешенской? Уединение в станице было относительным. Бывали времена на моей памяти, когда большую часть года он проводил в Москве.

Отсутствие способностей, нелюбовь к административной работе?

Эти свойства были не очень-то обязательны для руководителя творческого союза. Все это несомненно перекрывал бы его авторитет великого мастера, а требовательность к творчеству была движущим рычагом в развитии литературы.

При особой и вдохновенной любви Александра Фадеева к администрированию он не соответствовал главному требованию к руководителю Союза, – он не имел необходимого для этого творческого авторитета, но был послушным прислужником партаппарата. Авторитет «первого писателя» страны поддерживался партаппаратом, роем искателей возле писательской власти. Автор посредственной повести «Разгром» по причинам, не имеющим отношения к интересам литературы, был вознесен в литературные вожди. Фадееву ли было наследовать Горькому?

Я думаю, сегодня мало кто возьмется утверждать, что Союз писателей СССР был творческой, а не политической организацией, де-факто являясь подотделом идеологических инстанций ЦК КПСС.

О Боже, восклицал генерал-лейтенант русской армии граф Алексей Алексеевич Игнатьев, что может сделать майор Генерального штаба с фронтовым генералом! Во главе Союза писателей стояли писатели, но суверенитет их был номинальным. Не говоря о высшей элите партии, любой полуграмотный инструктор отдела культуры мог сломать судьбу талантливого писателя, а бездарность вознести до высот недостижимых. В установочных идеологических вопросах участвовали секретари ЦК, имеющие власть, не ограниченную ни законом, ни разумом, ни честью, ни совестью, ни нравственностью, подчинившие всё одной воле: сохранение пожизненной неограниченной власти.

Мог ли стать их присным автор «Тихого Дона»?

Но если мы даже соотнесем этот вопрос только с деятельностью Союза писателей, то можно с уверенностью сказать, что приход Шолохова к руководству им ничего, кроме общего замешательства, не вызвал бы. Оказался бы несовместимым его критерий требовательности в оценке художественных произведений с установившимся критерием ценностей за годы правления Горького и Фадеева. Шолохов не примирился бы с восхвалением литературных поделок ни по политической целесообразности, ни в интересах писательских группировок.

Попытки втянуть Шолохова в оценки произведений тех или иных авторов совершались беспрестанно, особенно к сезону присуждения Сталинских премий, а потом и Ленинских. Не в этом ли причина отчуждения Шолохова от писателей?

Не оставлялись и попытки некоторых писателей поставить его во главе Союза в своих интересах. Об этом несколько позже.

Соавторство Федора Панферова и Константина Симонова в озабоченности его молчанием имело свои последствия.

Шолохова задела эта забота.

– Читатели спрашивают, – говорил он, – когда я закончу «Поднятую целину» и роман о войне «Они сражались за Родину». Я понимаю, что эти люди не осведомлены о наших творческих трудностях. Федора Панферова давно занесло в сторону. В первой книге «Брусков» он пребывал в своем мире, а потом пошел в чужой для него мир, не познав его. А вот Симонов умен! Ему ли не знать, почему я молчу? Это не сочувствие, это скрытый донос: вот, дескать, советские писатели, и он в том числе, из сил выбиваются, прославляя светлую советскую действительность, а Шолохов молчит. Почему молчит?