Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Если бы всерьез, а не с юморком был задан вопрос, подивился бы я его наивности. Публикация такой статьи не входила, пожалуй, и в прерогативу главного редактора.

Дали мне тут же прочитать статью. Статья была написана для журнала, для газеты ее надобно было сокращать. У меня недоумение, почему предлагают в «Комсомолку» статью, написанную завотделом критики журнала «Октябрь»? Если уж Шолохов взялся поддержать это выступление, почему ему не переговорить с Федором Панферовым? Спишем это мое недоумение не на наивность, а на мою неосведомленность об отношениях, сложившихся между Панферовым и Шолоховым еще в тридцатые годы.

Статья не вызвала у меня возражений. Я никогда не состоял в поклонниках творчества Симонова, а непомерное захваливание каждой строчки, выходившей из-под его пера, создавало надуманную фигуру в литературе.

Лично я с ним не был знаком, хотя в лицо его знал, сомневаюсь, чтобы он знал меня в лицо. Однажды мне довелось быть свидетелем его нечестной игры. Шло обсуждение выставляемых на Сталинскую премию произведений в Союзе писателей. Заседание вел Александр Фадеев. Чуть не первым в списке стояли китайские дневники Симонова. Он побывал в Китае корреспондентом, очерки публиковались в газетах. Обычные, ничем не примечательные, скучные очерки. Публикация их вызвала недовольство Мао. Тоже, наверное, не по делу, а по капризу китайского «вождя». Об этом было широко известно среди журналистов. С мнением Мао тогда считались, опять же по политическим соображениям. Всякому было ясно, что при наличии недовольства Мао Сталинская премия этим дневникам не была бы присуждена. Вместо того чтобы отказаться от представления этих дневников на премию, Симонов дал согласие на представление их, а на заседании сделал красивый жест. Он, дескать, отказывается, так как считает это рядовой журналистской работой. Вроде как и общественное признание дневники получили, а он сам отказался. Словом, защищать его у меня не было ни причин, ни оснований.

Статья не претендовала на всеобъемлющий анализ его творчества. Она подмечала конъюнктурные мотивы его игры на ту же публику, ради популярности у которой он ввязался в полемику с Бубенновым. Шкерин привел строчки из поэмы Симонова: «И родина не там, где ты родился, а там, где помнят о тебе». На этом и строился сюжет статьи.

Для кого предназначались эти слова? И выражали ли они чувства К. Симонова, поэта фронтовых лет, вкусившего славу на русской земле фронтового поэта, какой он нигде и никогда не имел бы по мере своего таланта. Нет, конечно! В этих строчках он расшаркивался перед теми, кому было действительно безразлично, где родиться, лишь было бы сытно и уютно.

Я взял статью, пообещав показать ее главному редактору. Шкерин сократил ее до газетного объема.

Горюнов еще не остыл после полемики по поводу псевдонимов. Полагаю, что он имел немало неприятностей от «симоновцев».

– Будем печатать! – сказал он и дал указание поставить статью в номер.

Статья уже была заверстана, я ждал появления контрольной полосы, и вдруг указание – «снять». Опять возникла фигура Владимира Семеновича Лебедева. По установленному тогда порядку тематические планы центральных газет посылались накануне их выхода в ЦК КПСС. Тема, автор, аннотация. Реакция была мгновенной.

И здесь браку суждено было свершиться «на небесах». Я передал наутро Шкерину огорчительное для него известие, а в обед меня пригласил к себе Шолохов.

На этот раз я застал у него Шкерина и работника отдела литературы и искусства «Правды» Кирилла Потапова.

Шолохов спросил:

– Горюнов не против публикации? Я не хотел бы навязывать ему статью. Соедини меня с ним.

Горюнов подтвердил, что он готов опубликовать статью Шкерина, но указания Лебедева нарушить не может.

Шолохов задумался. Протянул руку к телефонному аппарату, набрал номер, ему ответили, он назвался и попросил соединить с Михаилом Андреевичем Сусловым.

Я впервые присутствовал при разговоре Шолохова с одним из руководителей партии. Тогда я еще ничего не знал об их взаимоотношениях.

– Михаил Андреевич, – сказал Шолохов, – не очень-то складно писателю ходатайствовать о критике, ну а как развиваться литературе без свободной критики? Речь идет о статье Михаила Шкерина о творчестве Константина Симонова. «Комсомольская правда» готова ее опубликовать, а из сектора центральной печати запрет. Это по твоей епархии, Михаил Андреевич! Надо бы снять запрет, хватит Симонову ходить в «неприкасаемых»!

Шолохов держал трубку на отдальке, чтобы и мы слышали ответ.

– Это я посоветовал воздержаться от этой публикации, – сказал Суслов. – Что значит имя Шкерина в литературе, чтобы критиковать Симонова? Это несерьезно, товарищ Шолохов!

Шолохов ответил:

– А серьезно ли, когда меня и Леонида Леонова разносили вдребезги вчерашние портняжки и скорняки? Пудами, на вес – опубликовано погромных рецензий. Шкерин профессиональный критик, член Союза писателей, за ним книги.

В голосе Суслова послышалось раздражение:

– Товарищ Шолохов, я не против критики Симонова, но против, чтобы в этом упражнялись люди, непричастные к большой литературе. Так и передайте автору. До свидания, товарищ Шолохов!

– Вот! – воскликнул Потапов. – Говорил тебе, что не время замахиваться на Симонова. Не ставь себя в ложное положение! Зачем тебе это нужно?

– Мне это не нужно! – ответил Шолохов. – Русской литературе нужно! А вот можно ли критиковать Симонова, мы сейчас узнаем.

Шолохов достал из стола записную книжечку, разыскал в ней номер телефона и набрал его. Потапов забеспокоился:

– Ты кому звонишь?

Шолохов не ответил, соединение уже произошло.

– Саша, – начал он, – привет тебе с Дона.

Потапов успокоился и шепнул нам:

– Это он с Фадеевым.

Но разговор был не с Фадеевым.

– Саша, мне надобно переговорить со Сталиным. Возможно это?

Мы не слышали ответа, Шолохов положил трубку.

– Миша! – воскликнул Потапов. – Что ты делаешь? Подумай!

– Думать уже некогда! – ответил Шолохов.

Раздался продолжительный телефонный звонок. Потапов вытянулся, как в строю, только руку не приложил к виску. Шкерин откинулся на спинку дивана и замер.

Шолохов поднял трубку, ответил на заданный вопрос с того конца провода:

– Отличная слышимость…

Признаюсь, неведомая сила подняла меня со стула. Поднялся и Шкерин.

Слышимость действительно была отличной.

– Здравствуйте, товарищ Сталин! Прошу простить за беспокойство.

Мы услышали голос Сталина:

– Здравствуйте, товарищ Шолохов! Если бы я не хотел вас услышать, вы меня не обеспокоили бы. Я слушаю вас, товарищ Шолохов!