Древо Иуды - Арчибальд Кронин

Все же он протестующе возразил:

— Вы мне очень дороги, Фрида, но…

— И вы мне тоже, мой бедный друг. Раз и навсегда я не позволю вам уехать и погубить себя.

Пауза. Что еще он мог сказать или сделать? Он чувствовал себя задавленным, поверженным, побежденным, но в то же время его постепенно наполняло ощущение покоя. План, который она представила, был таким разумным, таким удачным во всех отношениях, сулящим нечто прямо противоположное тому темному будущему, о котором все последние дни он думал с ужасом. Согласие будет подобно теплой ванне, куда он нырнет после долгого утомительного пути. Он закрыл глаза и нырнул. Облегчение не поддавалось никакому описанию. Он откинулся на спинку дивана.

— О боже, Фрида… я чувствую, что хочу рассказать вам все… с самого начала.

И он рассказал — подробно, с чувством.

— О да, — протянула она сочувственно, хотя и двусмысленно, когда он закончил. — Теперь я все понимаю.

— Вы единственная женщина, которая всегда меня понимает.

Когда он заговорил, собака проснулась, подняла голову и с радостным лаем прыгнула к нему на колени.

— Вот видите, — кивнула Фрида, — и Петеркин вас признал. Вы устали. Отдохните, пока я схожу за подкрепляющим. — Вскоре она вернулась с бокалом в руке. — Это с вашей родины, очень старое и дорогое. Я давно припрятала для вас бутылочку. Выпейте все, чтобы доставить мне удовольствие.

Он по запаху понял, что это виски — оно никогда не шло ему на пользу, нарушало кислотность, подрывало печень. Но сейчас ему действительно не помешал бы глоток спиртного, он так хотел угодить Фриде, да и не было воли сопротивляться.

— Вот и молодец, — похвалила она, усаживаясь рядом. — А теперь мы посидим тихо, как две мышки, пока вам не станет лучше.

Как он и ожидал, виски ударило в голову. Лицо раскраснелось, но Мори не стало лучше, а наоборот, он поглупел и разгорячился. Через минуту, глядя на него, она задумчиво сказала:

— Я все думаю, как нам лучше организовать нашу женитьбу. Все нужно устроить не только тихо, но и быстро, если мы хотим уехать до того, как обо всей этой суете, которую вы опасаетесь, станет известно. Да?

— Чем быстрее мы уберемся отсюда, тем лучше.

— Тогда самым разумным будет поехать в Базель прямо завтра с утра. На все у нас уйдет дня три, ибо понадобится исполнить несколько формальностей. Но мы сможем вернуться сюда в среду вечером.

— А потом, дорогая Фрида?

— На следующее утро отправимся в долгое путешествие.

Он словно в тумане увидел, что она ему улыбается. Проклятье, а она ничего, эта тетенька, и глаза чудесные, и телом еще крепкая, не рыхлая. Что она там говорит?

— Какой вы милый, что секунду назад назвали меня дорогой Фридой.

— А вы и есть дорогая, знаете ли. — Он неожиданно фыркнул от смеха. — Настоящая Брунгильда.

— Ну, это вам решать — в будущем. Вы до сих пор не бывали на втором этаже Зеебурга. Моя комната, которая станет нашей, очень милая. Сегодня мы туда не заглянем. После, да? Вы не найдете меня холодной. Некоторым не нужна телесная любовь, но для нас она будет естественной и частой. Да? К тому же она необходима, ибо расслабляет. А теперь давайте поговорим о нашем таком приятном будущем.

Час спустя «дофин» торжествующе подкатил к его вилле. В темноте маленького тесного салона она похлопала Мори по щеке и многозначительно хихикнула.

— Ну вот, вам, как и мне, приснится счастливый сон. Спокойной ночи, mein lieber Mann,[73] завтра я приеду пораньше. Мы должны выехать в Базель до девяти.

Смертельно уставший, с замутненным сознанием, но успокоенный, он ввалился в дом, радостно предвкушая, как мгновенно уснет.

— Я сразу спать, — сообщил он Артуро, стараясь говорить нормальным голосом. — Не забудь запереть дом, прежде чем ляжешь. Завтрак подашь ровно в восемь.

— Слушаюсь, сэр, — несколько растерянно ответил Артуро. — А что сегодня — подать наверх горячее молоко и сэндвичи?

Нет, подумал Мори, только не после виски, тем более что он еще не до конца протрезвел.

— Сегодня ничего.

Он умолк, понимая необходимость поставить в известность слугу об изменениях в своих планах. Что ж, с Артуро все должно пройти легко, итальянца сразила перспектива его отъезда.

— Между прочим… — Он подыскивал слова. — Кое-что неожиданно произошло. В общем, мне не понадобится уезжать навсегда, а только лишь месяца на три.

Артуро несколько раз изменился в лице, прежде чем просиял.

— О сэр, я так счастлив, так рад, так благодарен Господу и святой Филомене. Я ей молился, чтобы вы остались. Погодите, я еще Елене расскажу.

Неуемный восторг слуги только больше его утешил. Такая преданность, такая любовь, думал он, поднимаясь наверх, и от Елены тоже, они оба очень привязаны к нему. А теперь спать.

Глядя вслед хозяину со странным выражением, Артуро дождался, пока тот не скрылся в спальне, потом повернулся и ушел к себе в буфетную. Елена вопросительно посмотрела на мужа. Тот ответил утвердительным жестом и многозначительной гримасой.

— Ты была права. Немка подцепила его на крючок. Взяла за горло.

— Madre d’Dio! — воскликнула она и перешла на неаполитанский: — Lu viecchio ’nzannaluto.[74]

— Вот именно. — Артуро согласно дернул плечом. — А теперь ему еще и достанется.

— Да и нам тоже, — уныло сказала Елена. — Эта потаскуха будет следить за каждой монетой, как швейцарский сборщик налогов. И прощай наша маленькая скидка на рынке, когда она вопьется своими когтями в счета.

— Все же это лучше, чем отпустить его навсегда. Мы по-прежнему сможем его доить.

— Llecca ’о culo a chillu viecchio ’nzannaluto?[75]

— Правильно, мажь масло лести погуще. — Он подошел к шкафу, достал бутылку и откупорил. — Таких простаков, как он, у меня еще не было.

— Однако держи ухо востро, если она будет рядом.

— Я знаю, что делаю. Мы не должны терять время, пока у него что-то есть. Не успеет он оглянуться, как эта задница заберет у него все.

— Chella fetente va a femi с’ ’о mette ’nterra,[76] — многозначительно изрекла Елена.

Предсказав полное оскопление своего работодателя, Елена переглянулась с мужем, и оба расхохотались.

Глава XIX

Три дня спустя, в среду, в сумеречный час «хамбер-универсал», заляпанный грязью от долгого путешествия, незаметно проехал по деревне Шванзее, осторожно свернул на знакомую аллею из акаций и подкатил к вилле Мори.

— Ну вот и приехали, Фрида, — сняв шоферские перчатки, сообщил он очевидное с торжественной улыбкой и добавил, бросив взгляд на приборную доску, где располагались часы: — Минута в минуту.

Он явно сиял от гордости, что удалось сохранить в тайне их женитьбу; все прошло в точности по плану. Он выбрался из-за руля и, поспешно обойдя автомобиль, помог ей выйти как чрезмерно заботливый супруг. В ту же минуту дверь дома распахнулась и появился Артуро, гостеприимно улыбаясь.

— Все в порядке? — спросил в сторону Мори, пока слуга вынимал чемоданы из багажника.

— Вполне, сэр. Мы заною убрались в гостиной, расставили весь фарфор. На библиотеку и остальные комнаты понадобится больше времени.

— Оно у вас будет. Завтра мы уедем довольно надолго. — Что-то, видимо, его тревожило. — Никто не звонил?

— Нет, сэр.

Невозможно было сдержать невольный вздох облегчения. Он опасался, что в последнюю минуту раздался телефонный звонок и теперь его ждет неприятное сообщение. Но нет, они улетели, не сказав ни слова, в точности как предрекла Фрида, отправились к себе в «Миссию», чтобы делать свое дело, — не его дело, ибо оно никогда не было его делом, — а именно свое, которое благодаря сложности и опасности поглотит их целиком и позволит Кэти быстро все забыть. Как же он ошибался, полагая, что может с пользой связать свое будущее с этой милой набожной девушкой, и в то же время какую мудрость он проявил ради ее и собственных интересов, поняв свою ошибку еще до того, как стало слишком поздно. Отныне больше никакой идеалистической чепухи, никаких попыток достать луну: женившись на зрелой и достойной женщине, он испытывал теплое чувство покоя, сознание, что наконец достиг тихой гавани.

— Быстро неси чай, Артуро, — сказал он, входя за Фридой в гостиную.

Усевшись рядом с ней на честерфильдовский диванчик, он одобрительно осмотрелся. Да, все в порядке, в точности как раньше — слово теперь приобрело определенный исторический смысл, вроде «до н. э.» или «н. э.», обозначая разделение на два периода его жизни, до и после искупления. Картины смотрелись еще более привлекательно, чем прежде, — боже, подумать только, ведь он когда-то предполагал, что сможет без них обойтись, — серебро сияло, фарфор, заново вымытый и расставленный, отражал отблески согревающего душу огня — это потрескивали в камине кедровые поленья.