Что видно отсюда - Марьяна Леки

— Она этого не сделает, пока я здесь стою, — сказала я. — Поэтому я здесь стою.

— Но мы не можем оставаться здесь вечно, — сказал Фредерик, и я обрадовалась, что он сказал «мы».

Я взяла его за руку.

Красно-белая сигнальная табличка упала на рельсы на вокзале, когда я сказала там Мартину, что не верю в сон Сельмы. Таблица для проверки зрения упала со стены, когда оптик сказал: «Ты все-таки любишь его», а я ответила ему: «Нет. Уже нет».

Я глянула на Марлиз, которая позади упавшей гардины казалась перечеркнутой наискосок. Она не изменила положения, так и сидела, подперев подбородок дулом дробовика, рука вблизи спускового крючка. Марлиз не впустила бы меня, не открыла бы ни один из ее пяти замков, и она не поддалась бы на уговоры и не вышла из дома, потому что мои рекомендации всегда были дерьмо.

Марлиз надо выманить как-то по-другому, думала я, и что не надо искать себе приключений, для которых ты не создан. Я сделала глубокий вдох.

— Фредерик, — сказала я, — хорошо, что ты зашел, но момент, к сожалению, неподходящий.

Позади Марлиз упала приклеенная скотчем к стене ароматическая елочка, какие подвешивают в машинах. Она упала беззвучно.

— Что? — сказал Фредерик.

Он хотел отпустить мою руку, но я крепко ее удерживала.

— Мы ведь можем созвониться, при случае. Тебе же всегда нравилось говорить со мной по телефону, — сказала я.

Вышивка, которую Марлиз сделала в детстве для своей тети, упала на пол в своей рамочке, стекло разбилось. Марлиз коротко оглянулась, а потом снова уместила голову на дуло ружья.

Фредерик смотрел на меня, как смотрят, когда больше ничего не понимают в мире и поэтому хотели бы держаться от него подальше. Останься, думала я, не уходи, я думала это изо всех сил, а Марлиз сказала:

— Кончай болтать и уходи отсюда.

— Марлиз моя лучшая подруга, — сказала я.

На сей раз ничего не упало.

Я повторила это еще раз, более выразительно:

— Марлиз моя самая лучшая подруга, — но опять ничто не шевельнулось.

— Ты, Фредерик, невероятно назойлив, — сказала я, и сковородки, висевшие позади Марлиз над плитой, упали со стены. Марлиз обернулась, я крепко удерживала руку Фредерика. — Я твердо убеждена, что мы совсем не подходим друг другу, — сказала я, и рухнула кухонная полка Марлиз со всеми банками консервированного горошка. Марлиз бросила дробовик и вскочила, а Фредерик, который время от времени переводил взгляд с меня на Марлиз и обратно, теперь смотрел только на меня, он смотрел на меня и вздрагивал всякий раз, когда снова что-то падало, но глаз с меня больше не сводил.

— Я вообще так тебя не люблю, как никого другого в жизни, — сказала я, и подвесной шкаф с плохо помытой посудой обрушился с оглушительным грохотом. — Я хочу маленькую Тайную любовь без сливок, — сказала я, и лампа, свисавшая с потолка рядом с крюком, на котором повесилась тетка Марлиз, упала на пол, осколки стекла разлетелись по сторонам, и Марлиз, дверь которой была оснащена множеством замков, побежала к окну, распахнула его, перелезла через упавший карниз и выбралась наружу.

Вид у нее был заполошный, как будто она собралась бежать не разбирая дороги в лес, но она осталась стоять с нами в своем норвежском пуловере и трусах.

— Что это было? — спросила она, дрожа всем телом. — И почему оно сейчас прекратилось?

— Ты меня слышал, Фредерик? — спросила я.

— Да, — сказал он. Фредерик тоже был бледен. — Я и не знал, что ты меня так любишь, — сказал он. — Что так сильно.

Марлиз обвила себя руками.

— А я знала, — сказала она.

— Мне надо немного продышаться, — тихо сказал Фредерик. Он повернулся и, не говоря больше ни слова, пошел прямиком через луг, в сторону леса.

Я смотрела ему вслед. Я чувствовала себя так, будто подняла такую тяжесть, которая анатомически была неподъемна.

— Идем, Марлиз, — сказала я. — Наденешь брюки. И обуешься.

— Я не пойду больше внутрь, — прошептала она. — И ты тоже не ходи.

— Хорошо, — сказала я.

Я взяла резиновые сапоги Марлиз, которые стояли на крыльце перед входом в дом.

— Влезай в них, — сказала я.

Марлиз оперлась рукой о мое плечо и всунула в сапоги босые ноги.

— Пойдем искать оптика, да? — спросила я, обняв Марлиз за плечи.

— Руки прочь, — сказала Марлиз, но все же пошла со мной.

— Сейчас найдем оптика, — сказала я, когда мы шли сквозь сумерки вдоль дороги, через луг, — а потом пойдем к Сельме, что-нибудь съедим. И ты переночуешь сегодня там. И я тоже. И Фредерик. Он наверняка скоро придет. Вот только немного успокоится. И оптик тоже может переночевать у Сельмы. Расстелем матрацы на полу в гостиной. Сельме бы это понравилось. Не знаю, хватит ли нам подушек. Мой отец будет ночевать наверху, а моя мать у Альберто. Я нажарю картошки на всех. Картошка у меня хорошо получается. А подушки можно взять диванные. Фредерик сейчас наверняка вернется. Можем и у Пальма спросить, не захочет ли он зайти. Ты любишь жареную картошку? А где, собственно, Пальм? А может, и лавочник зайдет. Тебе не холодно? Лавочник может прихватить бутылку вина. Хотя, может, это не надо из-за Пальма. Где он, собственно?

Марлиз ковыляла рядом со мной, обхватив себя руками.

— Да замолчишь ты, наконец? — спросила она.

Фредерик

Фредерик явился уже ночью, я ждала его на кухне.

— Где же ты был? — спросила я и даже представила себе на минутку, что он мог все это время пропадать у доктора Машке, как Аляска тогда.

— Везде, — сказал Фредерик.

Он молча съел три тарелки остывшей жареной картошки. Ничего не было слышно, кроме шагов моего отца в квартире наверху, отец удалился туда сразу после похорон. Никому, кроме Аляски, нельзя было к нему подняться, Аляска стала теперь, наконец, тем, для чего ее придумал много лет назад доктор Машке: лохматой эвакуированной болью.

— Как он там? — спрашивала я Аляску время от времени, когда она спускалась, чтобы кто-нибудь вышел с ней погулять, и Аляска тогда смотрела на меня так, будто обязалась хранить тайну.

Фредерик помыл свою тарелку, потом пошел за мной следом через холл в гостиную, а перед дверью удержал меня за запястье. Я повернулась к нему.

— Ты всегда во всем наводишь кавардак, — сказал он.

Я посмотрела на него. Он был рассержен и крепко сжимал мое запястье.

— «Всегда» — это немного слишком часто, — сказала я. — Мы видимся всего-то третий раз