Очерки о проклятых науках. У порога тайны. Храм Сатаны - Станислас де Гуайта

Подготавливает ли колдун свои зелья для того, чтобы сеять смерть, или же для того, чтобы дать волю разнузданным страстям, он всегда старательно включает в них святые или освященные предметы наряду с наиболее отталкивающими и зачастую непристойными веществами. Это довольно любопытный факт; ведь бредовое желание этого нечестивого диархиста — добиться самого кощунственного и, так сказать, самого интимного осквернения, придав совершенно разнородным веществам, которые он смешивает вместе, чудовищную видимость однородности.

И вновь это неистовое манихейское противопоставление Неба — Аду с целью смешать, спутать, извратить и оскорбить одно посредством другого.

Возьмем в качестве исторического примера признания Мадлен Баван, самой известной монахини из обители св. Елизаветы в Лувье, об одержимости которой мы упоминаем в главе IV. Эти признания были опубликованы в виде мемуаров или автобиографии стараниями п. о. Демаре, священника-ораторианца и младшего духовника из Руана, который был исповедником раскаявшейся Мадлен. В начале главы VI мы читаем: «Не прошло и двух недель, как Пикар (духовник монастыря) под каким-то предлогом пришел в сад, где я гуляла с несколькими монахинями. Тогда у меня как раз были месячные недомогания. Он последовал за нами, и когда мы остановились в одном месте, он вынул из книги, которую принес с собой, Гостию и с ее помощью собрал несколько сгустков крови, упавших на землю. Затем он завернул их внутрь Гостии и, позвав меня за собой на кладбище, взял меня за палец, чтобы я помогла положить всё это в ямку рядом с розовым кустом. Девицы, которых подвергли экзорцизму, сказали, что это было колдовское зелье, дабы разжечь у монахинь похоть. Не знаю, что и сказать на это… но что касается лично меня, то я испытывала очень сильное влечение к этому месту, где меня одолевали постыдные искушения и где я впадала в нечистоту». (Histoire de Magdelaine Bauent, ensemble Uarrest… etc…, par le R. P. Desmarets. Paris, Iacques le Gentil, 1652, in-4).

Каким бы возмутительными ни были эти подробности, мы должны были их привести в подтверждение сказанного[309].

Зелья, внушающие нечистую любовь, носят характерное название Приворотных, или Philtres (от греческого φιλειν, «любить»), особенно когда они состоят из эликсиров и напитков, которыми колдун поит свою жертву, или же порошков и электуариев, которые необходимо подсыпать в пищу.

Что же касается смертоносных снадобий, то некоторые авторы безосновательно называют их Philtres… Мы уже видели, что их более точное наименование — груз магической отравы (charge dempoisonnement magique).

Колдовские чары (.Sortilege) означают обычно любые операции Черной магии. Malefice, менее расплывчатое, хотя всё еще очень гибкое название, обозначает любой колдовской ритуал, совершенный с целью нанести вред ближнему (malfacere[310]). Что же касается операции, совершаемой на расстоянии, жертва которой должна зачахнуть и захиреть или же умереть, то это Порча (.Envoutement) в собственном смысле слова. «Envoutement, — пишет Элифас, — слово очень сильное в своей галльской простоте, — это действие, состоящее в том, чтобы взять и как бы завернуть кого-нибудь в высказанное желание»[311].

Во всех этих случаях околдованный предмет — ни что иное, как сакраментальная материя Порчи, а Волшебство — ее форма.

При Порче материя получает название Вольт (от лат. vultus, «изображение»), а форма называется магическим проклятием.

Вольт классической Порчи — это вылепленная из воска фигурка того человека, которого колдун хочет погубить. Чем сильнее сходство, тем больше у порчи шансов достигнуть желаемого. Если при изготовлении Вольта колдун способен включить в него, с одной стороны, несколько капель священного елея или кусочки освященной гостии; а с другой стороны, обрезки ногтей, зуб[312] или волосы своей будущей жертвы, то он полагает, что имеет в своих руках все козыри. Если же ему удается украсть у жертвы какие-нибудь старые вещи, которые она долго носила, то он считает, что ему крупно повезло, и выкраивает из них платье, в которое одевает фигурку, чтобы она была как можно больше похожа на свой живой прототип.

Традиция предписывает посвящение этой смешной куклы во все таинства, которые мог пройти адресат колдовства: Крещение, Евхаристия, Конфирмация, Рукоположение и даже Миропомазание, в случае необходимости. Затем совершается проклятие, при котором этот объект колют отравленными булавками и осыпают градом ругательств, чтобы тем самым вызвать ненависть, или же царапают его в предначертанные часы осколками стекла либо ядовитыми шипами, покрытыми мерзкой разложившейся кровью.

Жаба, которой дают имя того человека, которого хотят околдовать, также заменяет иногда восковой Вольт; но церемонии проклятия остаются одинаковыми. По другому способу жабу связывают волосами, добытыми заранее: плюнув на этот мерзкий сверток, его зарывают под порогом своего врага или в любом другом месте, где он бывает каждый день, при необходимости[313]: стихийный дух жабы отныне привязывается к нему и преследует его до самой могилы, если только жертва не сумеет отослать его обратно к колдуну.

Элифас Леви, сообщающий об этом странном ритуале, отмечает, что околдованный может расстроить злодейские планы, если будет носить при себе живую жабу в роговой шкатулке. Тот же автор добавляет по поводу этого отталкивающего земноводного: «Жаба не ядовита сама по себе; но она служит «губкой» для ядов: это «гриб» животного царства. Возьмите крупную жабу, говорит Порта, и посадите ее в банку вместе с гадюками и аспидами. В течение нескольких дней кормите их только ядовитыми грибами, наперстянкой и цикутой; затем раздражайте, бейте, обжигайте и мучьте их всеми способами, пока они не издохнут от злости и голода. После этого посыпьте их измельченной хрустальной накипью и молочаем, а потом поместите их в закупоренную реторту и дайте огню медленно впитать всю влагу; затем охладите и отделите трупную золу от несгораемой части, которая останется на дне реторты: и тогда вы получите два яда: один жидкий, а другой — порошкообразный. Жидкость будет столь же действенной, как и ужасная Aqua Toffana[314] а от порошка высохнет и постареет в считанные дни, а затем умрет в страшных муках или в состоянии общей слабости всякий, кто примет его щепотку, подмешанную в питье. Следует признать, что этот рецепт обладает одной из самых уродливых и «черных» магических «физиономий» и до отвращения напоминает мерзостные кухни Канидии и Медеи»[315].

Обряды наведения порчи принимают великое множество более или менее живописных форм. ЭлифасЛеви приводит еще один, состоящий в том, чтобы крестообразно «пригвождать» все следы, оставляемые на земле тем, кого хотят замучить. При этом используют гвозди с крепкой шляпкой, «освященные для злобных деяний зловонными курениями Сатурна и заклинаниями злых духов»[316].

Мы же ограничимся традиционными европейскими формами порчи в соответствии с указаниями, почерпнутыми главным образом из гримуаров, завещанных нам средневековьем.

Но как обойти молчанием оккультный и опустошительный Агент негров-Вуду, это неуловимое nescio quid[317], называемое ими Мандигоэс-Оби; эту неведомую силу, которая под видом периодической эпидемии истребляет население Санто-Доминго и других Антильских островов?

Если верить аббату Бертрану, секта Вуду — это братство или, скорее, культ, завезенный из Африки. В подтверждение этого можно указать, с одной стороны, на поразительное сходство слов Оби и Обия с тифоновым Обеа, упоминаемым в Папирусе Анастасия, Обом древних евреев и их духами Обот[318] словами египетского и, возможно, эфиопского происхождения, и, с другой стороны, на неизменное соответствие магических значений этих терминов, сохраняющееся на протяжении двух десятков столетий и в нескольких тысячах удаленных друг от друга мест.

Главная церемония адептов Вуду отличается странным сходством с Шабашем колдунов, как мы его описали в главе II. «Действие происходит в чаще непроходимого леса, — пишет г-н де Мирвиль, — на самой крутой горе, на краю вулкана или на чумном болоте. Поименная перекличка участников; констатация присутствия Оби, принесение систра и котла, заклание козы, которая должна сама предложить себя своему палачу и умереть без единого крика, оргиастическая пляска, коленопреклонение перед змеями, страшные вопли, возмутительные и постыдные действия и часто, говорят, принесение в жертву младенца: такова «программа» таинственного празднества, во время которого записываются все имена людей, предназначенных для мести»[319].