Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

Рабочие торопились. Они суетились словно муравьи, на чей муравейник только что вылили ведро воды. Стараясь всеми силами избежать очередного окрика или пинка раскрасневшегося приказчика, что шипел, брызгал слюной и ругался хуже портового пьяницы, желая впечатлить столь высокопоставленных гостей, они носились и доводили трибуны до полной готовности. Все же устроенное им представление было не совсем бутафорским: ряды и вправду стремительно приобретали законченный вид.

Пока они шли дугой, Великий логофет в подробностях рассказывал, как будут организованы гуляния и праздник на улицах. Какими диковинками из диких земель, представлениями и угощениями будут потчевать сегодня горожан. Как пройдет вручение почестей в Синклите, а уже потом, в принадлежавшем Тайвишам дворце, состоится роскошный пир. И именно там сердце главных семей государства будет покорено окончательно.

Он говорил и говорил. Раскрывая детали и описывая подробности, в своей витиевато восторженной, но удивительно конкретной манере. Но Шето уже не слушал своего ближайшего друга и соратника, лишь ради приличия поддакивая и кивая время от времени. Лавина памяти, сорвавшаяся с вершин растревоженных чувств, уже уносила его прочь отсюда. Прочь от этой площади и этого города. Прочь от самого этого дня. Года. Десятилетия. Они неслись назад по извилистому руслу его судьбы к тому дню, что раз и навсегда изменил все, разделив его жизнь на две неравные части.

Годы не смогли стереть ни единой детали из его воспоминаний. Даже сейчас, стоя в самом центре Кадифа спустя столько лет, он чувствовал резкий запах перегоревших свечей, пота и крови, что безнадежно пытались сбить разожжёнными благовониями в зале рожениц его родового дома в Барле.

Она лежала на большой постели бесформенным клубком, в котором сплетались окровавленная рубаха, тряпки и одеяла. Ее лицо искажала то гримаса боли, то, напротив, изможденная улыбка, проступающая через текущие по опухшим щекам слезы. Но Шето даже не смотрел на неё. Она была не важна. Ничто в этом мире не было важным. Кроме одного.

Всё его внимание, всё его естество, было безраздельно поглощено маленьким кулечком, что с гордыми и важными лицами несли к нему повитухи.

— У вас сын, господин! Здоровый и крепкий мальчик родился!

Сердце Шето замерло, а следом изменился и мир, превратившись в нечеткое отражение в беспокойном речном потоке.

Словно со стороны он смотрел, как к нему протягивают красную пеленку, в которой, сжав в кулачки маленькие рученьки, лежал пунцовый малыш, жадно втягивающий носом воздух. Он не кричал, не плакал. Только смотрел. Смотрел большими серыми глазами, что, казалось, занимали все его припухшее сплющенное личико. И в этих глазах светился живой интерес.

Шето был готов поклясться, что малыш сам потянулся к нему, сам протянул навстречу свои крохотные ручки, а когда он взял его из рук повитух, взял так бережно и аккуратно, как только мог, малыш с силой вжался в его плечо, схватившись за складки накидки и засопел. Шето обнял его, нежно прижавшись щекой к его горячей и мокрой голове, укрывая от всего внешнего мира.

Он был счастлив. Счастлив как никогда в своей жизни. Ведь он стал отцом.

Спустя два неудачных брака, спустя столько лет страхов, сомнений, подозрений, бесконечных верениц жрецов, лекарей и заклинателей, он обрел сына. Обрел свое продолжение. Своего наследника. Своего Лико.

Весь окружающий мир свернулся в одну точку. В точку, в которой были лишь они двое. Отец и сын. И смотря на сморщенное красное лицо, Шето понял, что обретает истинную цель в жизни. Цель, которой отныне будет посвящён каждый прожитый им день. Каждый вздох, каждый поступок и каждая мысль. И имя этой цели — наследие.

И сегодня его сын, превратившийся за два года войны в прославленного воина и полководца, вернется, наконец, в Кадифф. Вернется, чтобы явить этому заскучавшему в праздной сытости городу всю свою мощь и величие. И тогда наследие, которое Шето создавал все эти годы, начнет обретать законченные формы.

— …ну а потом, когда почтенная публика достаточно разгорячится и захмелеет, будет подан запеченный целиком харвенский тур. Его внесут пленные дикари на своих собственных щитах, а в круп его будут воткнуты мечи вождей каждого из племени…. — слова идущего с ним рука об руку Великого логофета доносились, словно со дна глубокого колодца. Шето тряхнул головой, возвращаясь обратно на площадь Белого мрамора из мира грез и воспоминаний.

— Воткнуты мечи?

Джаромо Сатти улыбнулся уголком рта, бросив на своего друга и патрона лукавый взгляд. Он прекрасно знал, что весь его долгий и подробный рассказ о праздниках в городе и вечернем приеме миновал уши Первого старейшины, захваченного собственными мыслями. Знал, но продолжил говорить без малейшей запинки.

— Я предлагаю украсить запечённого тура мечами вождей побежденных племен. Его вынесут закованные в цепи харвены самого грозного и свирепого вида. Не воины, само собой, но успевшие обучиться покорности и смирению подходящие невольники. Они понесут его на боевых щитах с копьями вместо перекладин. И так мы во всех смыслах позволим старейшинам вкусить плоды нашей победы.

— Это хорошая идея. Да, определенно хорошая. Благородные ларгесы по достоинству оценят такой жест.

— Но и это не станет точкой в нашей щедрости. В самом конце пиршества мы выведем самых красивых пленниц, закованных в обручи из чистого золота. Их выведут прямо в центр зала и вручат в качестве дара каждому из старейшин.

— И это они тоже оценят по достоинству. Но не слишком ли мы рискуем с таким подарком? Эти харвенки достаточно обучены и покорны? Вдруг кто-нибудь из дикарок попробует напасть, или даже убить своего нового хозяина? Может разразиться большой скандал. Вспомни, как умер царь Патар Крепкий — его ночью задушила дочь побежденного правителя островов Рунчару, которую он решил попользовать после пира в честь победы над островитянами.

— История всегда имеет печальные страницы. Но сей дар столь же важен и символичен, что и бык, и все прочие дары, коими мы будем задаривать благородных владык Синклита. Они должны вкусить плоды нашей победы. Должны почувствовать свою причастность к ней, и разделив наши завоевания — начать отстаивать их как свои собственные. Ну а если кому-нибудь из них дикарка в одну из ночей перегрызет горло или откусит причинные места… Что же, они сами знали на что шли, таща в одиночку в постель невоспитанных варварок. Однако, каждый из них будет должным образом предупрежден, а в дар пойдут лишь самые кроткие и пригодные к неволе дочери харвенского народа. Убеждён, что скандалы минуют нас стороной, а дары принесут лишь радость.

Сделав полный круг, они вернулись к повозке. Великий логофет, словно не обращая внимания на свои уже немалые годы, ловко впорхнул внутрь усевшись и перекинув ногу на ногу. У Первого старейшины этот путь занял куда больше времени: рабам пришлось практически внести его грузное тело в повозку и уложить на подушки, снабдив неизменным кубком с легким вином.

— Знаешь, Джаромо, хоть между нами всего пара лет разницы, а вот смотрю я на тебя и чувствую себя настоящей древней развалиной. Ты все бегаешь, скачешь. На месте без дела не сидишь. А я… стыдно признаться, но я уже и в нужник то хожу с одышкой. Да что там нужник! Даже лежа с женщиной и то вынужден останавливаться по несколько раз, чтобы просто дыхание перевести. А если они сверху, так и вовсе могу задремать. Стыд и позор, одним словом.

— Просто я не позволяю себе стареть, друг мой, — улыбнулся Джаромо, сверкнув ровными белыми зубами.

— Тебя послушать, так ты просто взял и запретил своему телу дряхлеть, болеть и заплывать жиром.

— Ну не все так просто. Увы, природа отмерила для человека весьма небольшой запас сил и здоровья, но постоянными тренировками, умеренностью в еде, страстях и сне, а также холодными обливаниями, его можно увеличить, отдалив приближение старческой дряхлости на весьма почтенный срок.

— Похоже твоё тело куда послушнее и неприхотливее моего. Моё от такого обращения тут же взбунтуется. Слишком уж много у него желаний и потребностей. И ограничивать их я не могу, да и не желаю, ведь их удовлетворение делает меня счастливым.