Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь - Эмиль Золя

Когда Рубо возвратился на крытую платформу, пробило девять часов. Он прошел в глубь вокзала, до самой почтово-пассажирской конторы, огляделся по сторонам, словно тщетно искал чего-то; потом возвратился все той же торопливой походкой. Быстро окинул взглядом окна служебных помещений. В тот час вокзал был безмолвен и пуст, Рубо один кружил по платформе; царивший вокруг покой, казалось, выводил его из себя, он был подавлен, как человек, которому грозит катастрофа и которым в конце концов овладевает жгучее желание, чтобы она скорее разразилась. Хладнокровие изменило ему, он не мог устоять на месте. Теперь Рубо не сводил глаз с башенных часов. Девять… пять минут десятого. Обыкновенно он поднимался к себе завтракать лишь в десять часов — после того как отправлял поезд в девять пятьдесят. Но тут он вдруг подумал о Северине, которая ожидает там, наверху, и решительно направился домой.

В коридоре Рубо чуть не наткнулся на г-жу Лебле, впускавшую к себе Филомену; та, простоволосая, принесла своей соседке свежие яйца. Обе застыли на месте, и Рубо пришлось войти к себе под их пристальными взглядами. Он торопливо отпер дверь и тут же захлопнул ее. Но женщинам все же удалось разглядеть бледный профиль Северины — она сидела в столовой, уронив руки, не шевелясь. Филомена вошла в квартиру, г-жа Лебле в свою очередь захлопнула дверь и сообщила, что рано утром она уже видела Северину в той же унылой позе: надо полагать, история с супрефектом принимала дурной оборот. Но Филомена разочаровала ее — она потому и прибежала, что есть новости; затем дословно повторила то, что помощник начальника станции сказал Пеке. Кумушки изощрялись в догадках. Всякий раз, когда они сходились, пересудам не было конца.

— Им здорово намылили голову, моя милая, даю руку на отсечение… Его вот-вот выгонят.

— Ах, сударыня, хоть бы нас поскорее от них избавили!

Вражда между семействами Лебле и Рубо, разгоравшаяся все сильнее и сильнее, возникла из-за квартиры. Весь второй этаж над залами ожидания был отведен под жилища станционных служащих; освещенный сверху центральный коридор — настоящий коридор отеля — делил этаж пополам; справа и слева на фоне желтых стен выделялись коричневые двери. При этом окна квартир, расположенных справа, выходили на вокзальную площадь, обсаженную старыми вязами, отсюда открывался восхитительный вид на Ингувильский холм; между тем как сводчатые подслеповатые окна квартир, находившихся слева, выходили прямо на крытую платформу вокзала — ее наклонная цинковая кровля с грязными стеклами загораживала горизонт. Жить в одних было истинное удовольствие — веселое оживление внизу, зеленая листва деревьев, а дальше — великолепный пейзаж; зато в других впору было умереть с тоски — тусклый свет, клочок неба над стеною, точно в темнице. В уютных квартирах обитали начальник станции, его помощник Мулен и семейство Лебле; в квартирах напротив — супруги Рубо и конторщица, мадемуазель Гишон; тут же помещались три комнаты, где проездом останавливались инспектора железной дороги. В свое время — и об этом было известно всем — оба помощника начальника станции жили бок о бок. И чета Лебле оказалась рядом с Мулен ом только потому, что предшественник Рубо, бездетный вдовец, желая сделать приятное г-же Лебле, любезно уступил ей свою квартиру. Но разве не следовало теперь вернуть ее супругам Рубо? Разве справедливо было заставлять их ютиться на задворках, в то время как они имели право на жилище по фасаду? Пока между обеими семействами царило доброе согласие, Северина во всем уступала соседке: эта тучная особа была двадцатью годами старше ее и постоянно страдала приступами удушья. Война вспыхнула по-настоящему лишь с того дня, когда Филомене при помощи отвратительных сплетен удалось рассорить обеих женщин.

— А знаете, — продолжала Филомена, — они, верно, в Париже даром времени не теряли, старались оттягать вашу квартиру… Мне говорили, будто они подали начальнику дороги длиннющее прошение и все упирали в нем на свои права.

Госпожа Лебле задыхалась:

— Негодяи!.. Не сомневаюсь, что они силятся переманить на свою сторону конторщицу: вот уж две недели, как эта особа едва раскланивается со мною… Подумаешь, недотрога! Ну, я ее еще выведу на чистую воду…

И, понизив голос, она принялась рассказывать, что мадемуазель Гишон каждую ночь ходит к начальнику станции. Их двери расположены одна против другой. Ведь именно г-н Дабади, вдовец, чья дочь почти все время живет в пансионе, самолично привез сюда эту тридцатилетнюю, уже поблекшую, блондинку, эту тощую молчальницу, гибкую, как уж. Должно быть, прежде она была учительницей. Такую врасплох не захватишь — скользит бесшумно, через любую щель пролезет! Сама по себе конторщица мало чего стоит. Но если она действительно спит с начальником станции, это все дело меняет; хорошо бы застать ее на месте, уж тогда-то она не пикнет!

— О, в конце концов я все равно дознаюсь, — продолжала г-жа Лебле. — Я не дам себя проглотить… Мы здесь живем и с места не тронемся. Все порядочные люди за нас, не правда ли, голубушка?

И в самом деле вся станция горячо обсуждала междоусобную войну двух квартир. Особенно близко к сердцу принимали ее обитатели коридора. В стороне стоял только второй помощник начальника станции Мулен, он ни во что не вмешивался, довольный тем, что живет в светлой уютной квартире; его супруга, хрупкая, застенчивая женщина, не переступавшая порога своего жилища, каждые полтора года рожала ему детей.

— Словом, — заключила Филомена, — если Рубо и выгонят, то еще не завтра… Остерегайтесь, сударыня, у них влиятельные покровители!

Филомена по-прежнему держала в руках два яйца, теперь она протянула их жене кассира: эти яйца ее куры снесли только утром. Г-жа Лебле принялась пылко благодарить соседку:

— Милая моя! Вы так меня балуете!.. Навещайте же старуху почаще, приходите поболтать. Муж мой с утра до вечера в кассе, а я тут скучаю одна, прикованная к стулу: ноги-то ведь у меня не ходят! Просто не знаю, что будет, если эти мерзавцы лишат меня возможности любоваться видом из окна!

Она проводила Филомену до порога, отперла дверь и приложила палец к губам:

— Тсс! Внимание!

Долгих пять минут обе женщины неподвижно стояли в коридоре не шевелясь, затаив дыхание. Вытянув шеи, они напряженно прислушивались к тому, что делается в столовой супругов Рубо. Но оттуда не доносилось ни звука, там стояла гробовая тишина. И, боясь, что их захватят врасплох, приятельницы наконец расстались, молча кивнув друг другу. Филомена удалилась, ступая на цыпочках, а жена кассира так осторожно заперла дверь, что даже не слышно было, как ключ повернулся в замке.

В девять двадцать Рубо уже снова расхаживал под навесом крытой платформы. Он следил, как формируют пассажирский поезд, отправлявшийся в девять пятьдесят; несмотря на усилия воли, он жестикулировал больше, чем обычно, переступал с ноги на ногу, то и дело оборачивался, окидывая взглядом платформу из конца в конец. Ничего, по-прежнему ничего. И руки Рубо дрожали.

Он все еще обшаривал глазами территорию станции, когда над самым его ухом внезапно раздался голос запыхавшегося телеграфиста:

— Господин Рубо, не знаете, где начальник станции и полицейский комиссар? У меня для них депеши, вот уже десять минут, как я их повсюду ищу…

Рубо обернулся; он до такой степени напрягся, что ни один мускул не дрогнул на его лице. Глаза его были прикованы к депешам в руках телеграфиста. Тот был настолько взволнован, что помощник начальника станции больше не сомневался: катастрофа разразилась!

— Господин Дабади только что проходил здесь, — сказал он невозмутимо.

Никогда еще Рубо так не владел собой, никогда голова его не работала так ясно, он весь приготовился к обороне. Теперь он был уверен в себе.

— Постойте, — продолжал он, — а вот и господин Дабади.

И в самом деле, тот возвращался с товарной станции. Пробежав глазами депешу, Дабади воскликнул:

— На линии произошло убийство… Мне сообщает об этом инспектор из Руана.

— Как? — изумился Рубо. — Убили нашего служащего?

— Нет, пассажира, ехавшего в салон-вагоне… Тело выброшено у выхода из туннеля возле Малоне, на сто пятьдесят третьем километре… Жертвой оказался член административного совета Компании, председатель суда Гранморен.

И тут Рубо в свой черед воскликнул:

— Председатель суда? Бедная Северина, как она огорчится!

В этом возгласе прозвучала столь неподдельная жалость, что г-н Дабади сразу откликнулся:

— Ах да, ведь вы его хорошо знали! Это был весьма почтенный человек, не так ли?

Но тут его взор упал на телеграмму, адресованную полицейскому комиссару.

— Должно быть, она от судебного следователя, верно, какие-нибудь формальности… Сейчас только девять двадцать пять, и господин Кош, разумеется, еще не появлялся… Пусть кто-нибудь побыстрее сходит на бульвар Наполеона, в кафе «Коммерс». Он наверняка там сидит.