Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь - Эмиль Золя

Наступило короткое молчание, потом Рубо самым естественным тоном спросил:

— Вот как? А почему?

— Потому что для вечернего курьерского потребуется отдельное купе. Кто его знает, прибудет ли днем подходящий вагон, так что пока придержим этот.

Рубо, все еще не отводя пристального взгляда от вагона, ответил:

— Понятно.

Заметно было, что он поглощен какой-то мыслью; неожиданно он вспылил:

— Это возмутительно! Поглядите только, как эти бездельники убирают! Можно подумать, вагон неделю не мыли.

— Ну, если поезд приходит после одиннадцати, — возразил Мулен, — можете быть уверены: к нему и тряпкой не притронутся… Спасибо еще, если соблаговолят внутрь заглянуть. Тут как-то вечером в поезде оставили заснувшего на скамейке пассажира, он очухался только наутро.

Подавив зевок, Мулен сказал, что отправляется спать. Он уже отошел, но внезапное любопытство заставило его возвратиться:

— Кстати, как разрешилось ваше дело с супрефектом? Все уладилось?

— Да, да. Я очень доволен поездкой.

— Что ж, тем лучше… Так помните — вагон двести девяносто три не отправлять.

Оставшись в одиночестве на платформе, Рубо медленно направился к поезду, который уже готов был отойти в Монтивилье. Двери залов ожидания распахнулись, показались немногочисленные пассажиры: охотники с собаками, несколько семейств лавочников, спешивших насладиться воскресным днем. Но вот этот первый утренний поезд тронулся, и Рубо уже некогда было прохлаждаться — следовало немедленно формировать пассажирский поезд, уходивший в пять сорок пять на Руан и Париж. В такой ранний час служащих на вокзале мало, и дежурному помощнику начальника станции приходится во все вникать самому. Рубо придирчиво осматривал один за другим многочисленные вагоны, которые рабочие теперь медленно выкатывали из депо и подгоняли к платформе; затем он прошел в здание вокзала, проверил, как идет продажа билетов и прием багажа. Между солдатами и станционным служащим возникла ссора, она также потребовала его вмешательства, Целых полчаса, ежась под порывами пронизывающего ветра, щуря распухшие от бессонницы глаза, Рубо в дурном расположении духа ходил взад и вперед среди продрогших пассажиров, толкавшихся в темноте; он буквально разрывался на части и не успевал даже ни о нем подумать. Едва отошел пассажирский состав, как он уже заторопился по опустевшей платформе к посту стрелочника, чтобы самому удостовериться, все ли там в порядке, так как прибывал прямой поезд из Парижа, несколько задержавшийся в пути. Потом он возвратился на платформу и принялся наблюдать за тем, как пассажиры, хлынувшие из вагонов на перрон, отдавали билеты и спешили усесться в экипажи, которые были присланы отелями и ожидали под навесом, отделенным от железнодорожного полотна лишь оградой. Только когда вокзал вновь опустел и погрузился в тишину, помощник начальника станции перевел наконец дух.

Пробило шесть часов. Рубо неторопливо вышел из-под навеса платформы; он поднял голову, окинул взглядом уже посветлевшее небо и глубоко вздохнул. Ветер, дувший с открытого моря, совсем разогнал туман, наступало ясное утро погожего дня. Взглянув на север, он увидел фиолетовую полосу на фоне побледневшего неба — это выделялся Ингувильский холм, на нем можно было разглядеть даже деревья расположенного там кладбища; затем, посмотрев на юг и на запад, он различил над морем уже поредевшие белые перистые облака, они медленно плыли по небу, как призрачная эскадра; тем временем на востоке огромная блестящая поверхность — устье Сены — уже начала пламенеть в лучах встававшего дневного светила. Рубо машинально снял обшитую серебряным галуном фуражку, словно желая освежить чистым, живительным воздухом свой лоб. Этот привычный пейзаж и широко раскинувшийся перед ним целый городок невысоких привокзальных сооружений — слева станция прибытия грузов, затем паровозное депо, а направо станция отправления, — казалось, успокоили его, вернули к мирному ритму повседневной, изо дня в день повторяющейся деятельности. За стеною домов улицы Шарль-Лафитт дымили трубы какого-то завода, на окладах, расположенных вдоль дока Вобан, высились груды каменного угля. С других доков доносился глухой шум. Слышались свистки товарных поездов; ветер принес терпкий запах моря, и Рубо вспомнил, что в тот день собираются торжественно опустить на воду корабль: празднество, конечно, привлечет огромную толпу, возникнет давка…

Когда Рубо возвратился на крытую платформу, он увидел, что станционная бригада уже формирует курьерский поезд, отправлявшийся в шесть сорок; ему показалось, будто рабочие подгоняют вагон № 293, и внезапная вспышка гнева как рукой сняла то чувство успокоения, которое не надолго принесло ему прохладное утро.

— Проклятье! Не трогайте этот вагон! Оставьте его! Он пробудет здесь до вечера.

Мастер бригады пояснил, что они только откатывают вагон в сторону, чтобы подвезти к поезду другой, стоящий позади. Но Рубо ничего не слушал — до такой степени им владело необъяснимое бешенство.

— Я ж сказал вам, олухи, не трогайте его!

Разобравшись наконец, в чем дело, Рубо не остыл; теперь он принялся поносить неблагоустроенную станцию, где даже и с вагоном развернуться негде. Действительно, станция, возникшая чуть ли не одной из первых на этой железной дороге, была тесна и слишком мала для Гавра: вагонное депо старинной постройки, навес над платформой — из дерева и цинка, с узкими стеклами, унылые станционные сооружения с неоштукатуренными потрескавшимися стенами.

— Просто позор! И как это Компания до сих пор терпит такое убожество?

Рабочие уставились на Рубо: их поразило, что помощник начальника станции, всегда дисциплинированный и выдержанный, высказывается с такой откровенностью. Он заметил это, остановился на полуслове. И — молчаливый, замкнутый — продолжал наблюдать за составлением поезда. Недовольная складка прорезала его низкий лоб, и на круглом румяном лице, ощетинившемся рыжей бородой, появилось выражение железного упрямства.

С этой минуты к Рубо возвратилось хладнокровие. Он придирчиво следил за формированием курьерского поезда, вмешивался в каждую мелочь. Ему показалось, что некоторые вагоны сцеплены небрежно, и он потребовал, чтобы их при нем покрепче стянули. Какая-то знакомая Северины с двумя дочерьми попросила, чтобы он усадил их в купе для дам. Он еще раз убедился, что поезд совершенно готов к отправлению, и только тогда подал сигнал; а затем еще долго смотрел вслед удалявшемуся составу внимательным взглядом человека, минутная рассеянность которого может привести к многочисленным жертвам. Однако ему тотчас же пришлось пересечь железнодорожные пути, чтобы встретить подходивший к вокзалу руанский поезд. С этим составом всегда приезжал почтовый служащий, и Рубо каждый день обменивался с ним новостями. Наконец-то после хлопотливого утра наступила короткая передышка, и он мог на несколько минут перевести дух, так как его не призывали никакие срочные обязанности. Рубо, как обычно, скрутил папиросу и принялся оживленно болтать со своим приятелем. Стало уже светло, газовые рожки под навесом погасили. Стекла были такие маленькие, что платформа тонула в каком-то сером сумраке, хотя снаружи, на востоке, небо уже пламенело в зареве лучей; остальной горизонт стал розовым, и в чистом воздухе погожего зимнего дня отчетливо выступали все предметы.

В восемь утра обыкновенно появлялся начальник станции, г-н Дабади, и помощник шел к нему с докладом. Г-н Дабади, красивый, холеный брюнет, походил на преуспевающего коммерсанта, целиком погруженного в дела. Он уделял мало внимания пассажирскому движению и почти все свое время посвящал портовым грузам, огромному транзиту товаров, постоянно поддерживая отношения с крупнейшими торговыми фирмами не только Гавра, но и многих городов мира. В тот день он немного запоздал; Рубо уже дважды открывал дверь в его кабинет, но начальника все не было. На столе высилась стопка нераспечатанной корреспонденции. Взор Рубо упал на депешу, лежавшую в груде писем, и он словно завороженный уже не отходил от двери, против воли оборачивался и исподтишка бросал на стол быстрые взгляды.

Наконец в десять минут девятого появился г-н Дабади. Рубо, опустившись на стул, молчал, ожидая, пока начальник станции распечатает депешу. Но тот не торопился, ему хотелось выказать любезность своему подчиненному, которого он ценил:

— Надеюсь, в Париже все закончилось благополучно?

— Да, сударь, благодарю вас.

Начальник станции распечатал депешу, по читать не стал и по-прежнему улыбался помощнику, чей голос звучал теперь глуше, так как Рубо прилагал неимоверные усилия, чтобы унять нервный тик, от которого у него дрожал подбородок.

— Мы очень довольны, что вы и впредь будете служить у нас.